Но привязывать стали одного Юрку, после того, как поймали пару раз в коридоре. Вызвали его мать, она у него медсестра, и хотели Юрку выписать за нарушение режима.
Мать плакала, просила Юрку оставить, и дала добро, чтоб привязывать его. Ну и ей навстречу пошли, как медику. Строго у нас вообще с режимом — но нет правил без исключений.
Давно уже Юрка научился отвязываться, но ходить уже боится, не ходит даже ночью. Говорит — мать жалею, она меня одна воспитывает. Хороший Юрка пацан, добрый.
Анекдоты собирает — у него их целая тетрадь переписана.
И Валерка — тоже парень хороший. Да разве у нас плохие есть? Валерка — сидит, ждет, пока нога заживёт. У него такая болезнь, что можно без операции обойтись. Его уже скоро собираются поднимать, он ждёт-не дождётся. Яро-славцев обещал — через две недели снимок, а там, может быть, и вставать. Пора уже — уже сидит почти год.
Глава 13. Степан Рокитянский-1
«Уже почти год я здесь. И до этого поступал два раза. Первый раз это так давно было, что ещё в детском отделении лежал. Операция будет уже третья».
Стёпка не боялся операции. Он боялся совсем другого.
Стёпка знал, что настоящий его дом — здесь. Честно говоря, он, когда попадал в детдом, всегда ждал, когда же раны снова открываться начнут. А ещё честнее, то он и не хотел, чтобы они заживали.
В детдоме было плохо Стёпке. Нравы были там жестокие, там был он слабым, презираемым. Все дразнили его, а то и били. Могли и еду забрать.
Издевались и по-другому, но об этом старался Стёпка не вспоминать — это вообще было страшно, позорно.
Ещё, как ни странно, мальчишки не любили его за то, что он хорошо учился. Как это он мог хорошо учиться — больной, слабый, всю свою жизнь проведший то в детдоме, то в больнице? Уму непостижимо!
Чем больше учителя его хвалили, тем больше не любили пацаны. Не все, конечно, не любили, а издевались — все, потому что старших пацанов боялись.
Здесь же было место, где он мог быть самим собой. И он им был. Здесь он был — свой среди своих.
Здесь он был любим уже за то, что был ходячим. И он нёс свою «ходячую» службу, нёс её с удовольствием. Он служил мальчишкам в своей палате, как служат братьям.
И он старался не думать, что будет, когда он станет старше, и его уже не смогут направить сюда. Эта тема для размышлений была ещё более запретной, чем воспоминания о перенесённых издевательствах.
Последняя тайна появилась у Стёпки совсем недавно.
Часто бывало, что Стёпка сидел на посту с медсестрой Лидой. Сидел, рассказывал ей про свою немудрёную жизнь. А Лида ему — про свою.
Муж у Лиды умер два года назад, от рака желудка. Лида мужа очень любила, и до сих пор тосковала по нему. Дочь же у Лиды вышла замуж за военного и уехала на север. Где-то там, далеко на севере, была у Лиды внучка.
Сидели Лида со Степкой, сидели, и вот однажды Лида говорит:
— А что, Степка, пойдёшь ко мне жить? Я одна, и ты один. А если приедут мои, то веем места хватит.
Так она сказала, а у Степки дыхание перехватило. Неужели? Неужели случится с ним такое, сбудется мечта, которая так далеко и глубоко лежит внутри всю его жизнь? Степка и не думал, что такое может случиться с ним! Однако Лида снова вернулась к этому разговору, недели через две.
— Я узнавала, — говорит, — просто так взять тебя — я права не имею. Никто мне не даст. Надо опекунство оформлять. Ты как, согласен?
Согласен ли он? Он не знал, согласен ли он. Замерло сердце, и не хотело отмирать. Он хотел бросится на шею Лиде, обнять её, и одновременно хотел убежать далеко-далеко, убежать, чтоб никого не видеть.
— Вот пойду летом в отпуск, и можно будет попробовать, оформить бумаги. Пока ты здесь, а потом, после десятого, можно в техникум. У нас есть рядом, как раз для тебя — финансово-экономический.
Лида посмотрела на Стёпку:
— Да ты что! На тебе лица нет! Ладно, иди пока, мы с тобой потом поговорим.
Лида сама обняла Степку и прижала к себе. Сквозь знакомые больничные ароматы Стёпка впервые ощутил особенный, её, Лидин запах, и от этого запаха на его глаза навернулись слёзы.
Слёз Стёпки не видел никто, потому что он уже бежал вприпрыжку по коридору. Чувства теснились в его груди, шумели и толкались, как дети в младшей группе.
Стёпка пробежал по коридору раз, потом другой. Потом он выскочил на лестницу и бегом сбежал вниз, а потом — так же, бегом, взлетел вверх.
Ему немного полегчало. И он подумал:
— Даже если не получится ничего — наверно, я был сегодня счастливее всех. А что будет со мной завтра — знает один Бог. Да, один Бог знает.
Глава 14
Один Бог знает — как, почему собираются люди под одну крышу? Как собираются люди в одну палату? С таких отдалённых концов огромной страны мы собраны сюда — зачем, для чего?
Ужин пролетел, медсестры нас накормили и сами пошли чай пить. Наташка лежала с закрытыми глазами на своей кровати. Наташка ждала, сама не понимая, чего ждёт больше — ответа «да», или ответа «нет».
А Наденька уже ответила — «да». Серёжка нравился ей, и чувствовала она примерно то же, что и он. Дверь на веранду была чуть-чуть приоткрыта, и слышно было, как Стёпка выкатывает чью-то кровать.
Стёпка заглянул со стороны веранды, постучал в стекло:
— Наденька! Вывезти тебя?
— Я вывезу! — отозвалась Наташка. — Ей очень хотелось выйти на веранду. «Зачем я написала эту записку, зачем, зачем! Просто так обидно стало, что я всё одна да одна. А Славик симпатичный такой, и самый порядочный из всех, не то, что эти… Но я же не хотела!» Наташка подошла к зеркалу, посмотрела на себя.
«Я — ничем не хуже этой Аськи!» — подумала она и взялась за спинку Наденькиной кровати.
В таких вот растрёпанных чувствах она и выбралась на балкон, изрядно встряхнув Наденьку на пороге веранды.
В одном углу веранды стояла кровать Серёжки, в другом — кровать Славика. Наташка подвезла Наденьку к Серёжке, а сама пошла к сторону Славика, пошла медленно, неуверенно, сама не понимая — зачем это она идёт. И всё же шла, шла, как заворожённая, повинуясь неведомым силам своего сердца.
— Наташка… извини… ты такая девчонка хорошая… умная такая… извини, Наташка… — мямлил Славик, не в силах поднять на неё глаз.
«Дурак я, — думал он. — Надо было подружить с Наташкой сначала, потом видно бы было. Поссорились бы, как все. Светка бы не делась от меня никуда. Теперь сижу здесь, как дурак, оправдываюсь. Эх!»
В это время стукнула дверь на веранду, и Стёпка с Сашкой выкатили кровать, на которой, во всей своей красе, восседала десятиклассница Светка, вся в завитых белых локонах, с подкрашенными глазами и губами.
