степени создавало трудности. Мало приятного копаться в дымящихся развалинах, да и укромные места хранения самого ценного лучше всего узнавать у пока еще живых пленников. А терять людей в бессмысленных лобовых атаках…
Вот в те поры Александр Федорович и отдал приказ, укрепивший во мнении местных жителей кровожадную славу Беляк-шайтана, а среди собственного воинства – репутацию до невозможности мягкого, но весьма дальновидного человека. Через казаков, владеющих местным наречием, он объявил о запрете на ведение боевых действий в бедных кварталах, а буде найдутся добровольцы, готовые присоединиться к экспедиции, то таковым препонов не чинить и полагающуюся часть добычи выделить в полной мере и без проволочек. Но исключительно после полного взятия города.
Кто откажется почти безнаказанно пограбить, особенно если до последнего момента сам не чаял остаться в живых? По всеобщему убеждению русские войска непременно уйдут, как уходили два раза за последние сто лет, а обиженные соседи останутся. Так что погромы и изъятие неправедно нажитого сопровождалось беспримерной резней с громадными потерями для всех сторон. Казаков и гвардейцев Беляков предусмотрительно расположил в стороне.
Трое суток продолжались бесчинства, а потом министр преподал опьяненной кровью толпе показательный урок – резиденция местного правителя Гуссейна Кули подверглась обстрелу зажигательными ракетами. Работали две установки разом в течение часа, после чего было объявлено о размере справедливой доли. Огорчение населения компенсировали обещанием ходатайствовать перед императором Павлом Петровичем о присоединении новых земель к России и клятвой добиться снижения податей вполовину и сроком на пять лет.
Павлины появились значительно позже, лишь после приведения в должный порядок финансовой отчетности, до которой бывший купец оказался весьма охочим, и отправки добычи в Астрахань.
Лейтенанта Давыдова, опечаленного вынужденным убытием с театра военных действий, министр успокаивал:
– Денис Васильевич, вы всего лишь туда и обратно!
– Ага, а тем временем…
– Не беспокойтесь, и на ваш век подвигов хватит.
По возвращении канонерки и настала очередь павлинов.
На санях, следующих вторыми, происходил более веселый разговор – передавалась из рук в руки оплетенная бутыль с красным кахетинским вином, разложена прихваченная в дорогу немудреная закуска, а задорному смеху завидовала половина лошадей растянувшегося на целую версту обоза. Капитан Толстой и старший лейтенант Лопухин наперебой просвещали нового батальонного хирурга в интимные подробности будущей офицерской жизни. Недавний артиллерист на канонерской лодке, Антипенков ныне пребывал в неопределенном, но явно превышающем сержантский чине, и в долгу не оставался, сопровождая получаемые советы собственными комментариями.
– Запомните, Филипп Филиппович, – вдохновенно вещал Федор. – Благородные дамы требуют более тонкого обращения, чем самая сложная механика. Представляете, даже от запаха портянок некоторые падают в обморок. И вот, кажется, сама судьба позволяет воспользоваться моментом и… но не тут-то было! Открывают глаза в самый последний момент, а в них…
– Укор, что не поторопился?
– Хуже.
– Что может быть хуже обманутых женских ожиданий?
– Там требование непременно жениться!
– Ага, а женатому, стало быть, менять портянки не обязательно?
Лопухин, только что приложившийся к бутыли, поперхнулся вином и надолго закашлялся. С трудом отдышавшись, он пояснил:
– Для мужчины желательно пахнуть табаком, порохом и деньгами, кавалеристам простителен легкий аромат конского пота, но никак не должно вонять козлом.
На этот раз Антипенков не поддержал веселья:
– Как все сложно у благородного сословия – нижним чинам достаточно почаще ходить в баню. Кстати, господа, как вам показался хамам?
– Весьма и весьма! – Капитан зажмурился от удовольствия и расплылся в улыбке. – Очень даже показался – там довольно мило, в меру развратно, искусные прислужницы не только готовы, но и заранее предугадывают любую прихоть…
– Простите, но в мое посещение женского полу не наблюдалось.
– Ну, не знаю… – Толстой пожал плечами. – Значит, вы ходили в мужскую баню.
– А вы?
– А мы с Иваном Михайловичем в ближайшую. И, как понимаете, угадали с выбором.
Федор Иванович благоразумно умолчал о разносе, полученном потом обоими от Александра Федоровича Белякова. Министр тогда едва не с пеной у рта орал на красногвардейцев, склонивших повинные головы. Самые красочные обороты речи странным образом выветрились из памяти, но кое-что запомнилось:
– Вы которым местом нынче думаете, господа офицеры? Хотите сорвать переговоры с персидским, е… его, и в…, а еще на… и так восемь раз, царевичем? Благородная кровь должна в жилах играть да в бой вести, а не скапливаться в одном известном месте!
Дело происходило в Реште – маленьком городке на побережье, взятом на саблю силами батальона полковника Тучкова и потому не разграбленном лихим наскоком, а подвергавшемся неторопливой и вдумчивой ревизии. Казаков сюда благоразумно не пустили – обиды, нанесенные здесь Степану Разину, до сих пор взывали к отмщению и все непременно бы закончилось поголовным уничтожением населения. Лучше сохранить будущих подданных российской короны, благо опыт пребывания в оном подданстве имеется. Или рабочих на строительство дороги «Санкт-Петербург – Тобольск», если предъявить к оплате накопившиеся добрососедские долги. И пока сие место не стало похожим на ощипанную добросовестной хозяйкой курицу, оно и было выбрано Беляковым для встречи с одним из многочисленных родственников шаха.
Повелитель Ирана явно опасался повторить судьбу предшественника, зарезанного по приказу из Петербурга[4], и наделил посланника чрезвычайными полномочиями для заключения мирного договора. Позиции русской экспедиции сильно подкреплялись тем фактом, что обеспокоенный происходящим у самой границы командующий Кавказской армией князь Павел Дмитриевич Цицианов не стал дожидаться разъяснений из столицы, а двинул войска на юг. Его Высокопревосходительство сильно недолюбливал императора Павла Петровича даже после принудительного вызова из отставки и назначения на высокий пост, но дело свое делал в совершенстве – больше действуя посулами и угрозами, чем силой оружия, он за короткое время принудил к миру значительную часть закавказских ханств и останавливаться не собирался.
И вот сразу после прибытия принца Пехлеви и достижения предварительных договоренностей все могло сорваться из-за пустяка, сущей мелочи, ежели рассуждать здраво.
– Поди не убудет от басурманской морды! – За внешней грубостью слов Федор Толстой прятал искреннее раскаянье.
Впрочем, умудренный жизненным опытом Александр Федорович того раскаянья так и не смог найти. Наоборот, стыдить принялся пуще прежнего:
– Вы поймите, господа, человек с положением в обществе, каковым, несомненно, является наш гость, обязан заботиться не о ваших удобствах, а только лишь о своих. Восточные традиции, однако… Неужели кто-то думает, будто прихваченный из соображений престижа и заботы о здоровье гарем прислан в подарок Федору Толстому и Ивану Лопухину? Хренушки!
– Гарем? – ахнул капитан.
– Нет, бля, курятник! – взорвался Беляков. – И два козла в нем всех курей перетоптали!
– Не всех, там еще… – попытался оправдаться Иван. – Но это точно не баня была?
– Бордель гамбургский там был! – плюнул министр. – Свободны оба!
Александру Федоровичу не хватило духу рассказать офицерам о незавидной судьбе жен принца Пехлеви… В тот же вечер они были забиты камнями, а тела брошены в горах на съедение шакалам и падальщикам. Восточные традиции…
