— Как бы Миша сам не получил, — ответил Капанадзе.
— «Я убегу от тебя и побреду по пустынной ночи… — негромко пропела Довжик, отбивая такт ногой. — Я не могу тебя ждать…»[10]
— А можно узнать, почему такой переполох? — спросил Моршанцев. — Ушел, и ладно… Баба с возу — кобыле легче.
— Это был платный пациент, — объяснил Капанадзе.
Он встал, шагнул к столу Микешина, взял историю болезни, показал Моршанцеву титульный лист и вместе с историей вернулся на свое место.
— Вот, написано — гражданин Украины, постоянно проживает в Харькове.
— А по нашим правилам, — вмешалась Довжик, которой непременно надо было находиться в центре внимания, — при госпитализации вносится авансовый платеж из расчета среднего количества койко-дней, а в договоре указывается, что окончательный расчет пациент обязуется произвести при выписке.
— А кардиостимулятор?
— Кардиостимулятор, естественно, покупает пациент, мы только говорим, какой нужен. Но ведь кроме этого проводится обследование, назначаются какие-то препараты, вот за это надо доплачивать по факту.
— Лучше было бы брать при госпитализации с запасом, а потом возвращать неиспользованные деньги, — сказал Капанадзе. — Одно время Кирилловна проталкивала эту идею, но бухгалтерия ее зарубила на корню. Сказали, что это очень сложно, что…
— Короче — не захотели заморачиваться с возвратами! — На лице у Довжик было написано: «Вот, одни мы работаем, а все остальные только дурака валяют». — А мы отдуваемся. Выписки не отдаем, пока не оплатят, но нужны им эти выписки? Отари, а с чем этот Мишин фрукт лег?
— Три эс у.
Термином «три эс у» в отделении обозначали синдром слабости синусового узла, предпочитая его не вполне бонтонной аббревиатуре СССУ.
— И давно?
— Девять дней, считая сегодняшний.
— Тысяч двадцать, если не тридцать, он сэкономил, — со знанием дела сказала Довжик.
— Но ведь можно сообщить в милицию, то есть — в полицию, — Моршанцев не совсем еще привык к новому названию стражей порядка. — Если есть договор, есть свидетели…
— Ах оставьте вы свои идеалистические замашки! — Довжик пренебрежительно махнула рукой. — Кто этим будет заниматься? Что, думаете, потребуют его выдачи у Украины? Был бы он москвичом — еще можно было бы что-то сделать, но москвичи предпочитают лечиться условно-бесплатно…
«Условно-бесплатно» следовало понимать как «на бумаге — бесплатно, а на деле — платно».
— Так что теперь будет всем причастным не только на орехи, но и на сухофрукты тоже, — Капанадзе выпятил нижнюю губу и покачал головой, давая понять, что достанется этим самым причастным крепко. — Вот увидите — премии со всех поснимают в три раза больше ущерба, а то и в четыре.
— А причастные — это кто? — спросил Моршанцев.
— Постовые сестры — раз! — Капанадзе поднял вверх правую руку и начал загибать пальцы. — Они за порядком должны следить. Алла Анатольевна — два! Она за сестрами должна следить. Михаил Яковлевич, как лечащий врач, всегда виноват — это три! Ирина Николаевна, как заведующая, отвечает за все, что происходит в отделении — это четыре! Ну и охраннику на выходе из корпуса тоже влетит — это пять! Он же не только впускать без пропуска не должен, но и выпускать. Зачем мы тем, кому разрешены прогулки, отдельные бумажки пишем? Для охранника…
— Кому показываете кулак, Отари Автандилович?
В ординаторскую вошла заведующая отделением. Судя по всему, она уже узнала плохую новость, потому что выражение лица ее было сердитым.
— Никому, Ирина Николаевна, — Капанадзе опустил руку, — просто…
— Радуетесь, что не вас завтра будут чихвостить? — понимающе прищурилась Ирина Николаевна и села на диван. — Ну-ну…
— Чему тут можно радоваться? — начала оправдываться Довжик. — Как тут можно радоваться? Разве чужой беде можно радоваться? Вот когда у меня сбежал этот поганец Бобриков, чтобы он заживо сгнил, скотина бессовестная, разве кто-то этому радовался?..
— Не заводитесь, Маргарита Семеновна, — попросила заведующая. — Без вас тошно. Никакого порядка в отделении…
— А почему мы должны следить за больными? — Капанадзе явно настроился на дискуссию. — Администрация института заключает договор с пациентом, а мы всего лишь исполнители. Нельзя же вешать на медперсонал несвойственные ему обязанности! Нет, Ирина Николаевна, если бы мы с вами работали в отделении острых психозов, где на дверях замки, на окнах — решетки и порядки совсем другие, то я бы еще понял. Но у нас лежат свободные люди, которые имеют право свободного передвижения не только в пределах отделения, но и вообще! Мы же не вправе ограничивать их свободу, мы можем только просить или рекомендовать! Думаете, мне не обидно, когда из-за какого-то сбежавшего урода я три месяца премии не получаю?
— А с другой стороны, вы просто деретесь за платных больных, потому что за них доплачивают, — парировала Ирина Николаевна. — Маргарита Семеновна даже подсчет ведет в блокнотике, чтобы ненароком ее не обидели. Так какие могут быть вопросы? Любите кататься, любите и саночки возить.
— Да мне, если хотите знать, Ирина Николаевна, эти платные совсем не нужны! — возмутилась Довжик. — Я лучше с бесплатного получу, и больше получу…
— Вы, Маргарита Семеновна, и с платного получите столько же, сколько и с бесплатного, — усмехнулась Ирина Николаевна. — Вы же корифей, маэстро, вы кого угодно раскрутите на деньги.
— Разве я виновата, что работаю так хорошо, что людям непременно хочется меня отблагодарить? — скромно потупилась Довжик. — Мне много не надо. Курочка, как известно, по зернышку клюет…
— А ты продолжение этой поговорки знаешь? — спросил Капанадзе и, не дожидаясь ответа, выдал: —…а весь двор в дерьме.
— Отарик, не надо этих пошлых намеков, — попросила Довжик.
Дверь открылась, пропуская поникшего раскрасневшегося Микешина.
— Одна у меня мечта, — глядя в потолок, начал он, — заветная, другой не будет никогда, — чтобы у этого паразита стимулятор сломался! Прямо сейчас…
— У моей тещи сестра есть, двоюродная, — начал Капанадзе, — в Кобулети живет, это недалеко от Батуми. Настоящая ведьма, куда там теще до нее. Теща перед ней — одуванчик. Про таких говорят — непонятно, что у нее чернее, язык или душа. Какую гадость ни скажет — все сбывается. До мелочей. Скажет «чтоб тебе ногу сломать» — ногу сломаешь, скажет «чтоб тебе шею свернуть» — шею свернешь…
Микешин недоуменно уставился на коллегу, даже сесть забыл.
— Давай позвоним ей, — продолжил Капанадзе, — объясним ситуацию. Пошлешь долларов двести, и она так проклянет этого твоего Елонова, что у него не только стимулятор сломается, но и сердце остановится! Нет, лучше так проклясть, чтобы он спать-есть не мог, пока не заплатит все по договору и тебе магарыч не поставит.
— Что же ты сам не прибегаешь к ее услугам? — поинтересовался Микешин.
— Лишний раз напоминать о себе не хочу! — рассмеялся Капанадзе. — Но для тебя, Миша, я готов на любые жертвы, ты же знаешь!
— Если бы я не была заведующей, то я бы, наверное, тоже устраивала балаган по любому поводу, — Ирина Николаевна встала. — Что вы стоите, Михаил Яковлевич? Оформляйте историю, доложите Валерии Кирилловне, напишите объяснительную. Не в первый же раз замужем. А вас, Дмитрий Константинович, прошу ко мне! Я, собственно, за вами и пришла.
Моршанцев был чист, как стеклышко, и не чувствовал за собой никакой вины, поэтому решил, что разговор с глазу на глаз будет носить познавательно-образовательный характер. Однако он ошибся, потому что если человек сам не знает за собой никакой вины, то это еще не означает, что точно так же думает и его начальство.
— Дмитрий Константинович, вы постоянно торчите в ординаторской! — как-то укоризненно
