для длительных свиданий всегда было спокойно, потому что малейшее нарушение установленного порядка грозило досрочным прекращением свидания) и не обратил внимание на то, что Акундинов надолго задержался в туалете…
— Вот м…к! — коротко отреагировала медсестра Раиса, узнав о самоубийстве мужа. — Чтоб я еще раз с этой публикой связалась? Да ни за какие такие коврижки! Ну, ни хрена себе, а? Вчера была невеста, а сегодня уже вдова! Вот уж сходила так сходила!..
Оборвав возмущение, Раиса поморщила узкий лоб и сказала:
— Одна прибыль — разводиться не придется!
Опер Алексеенко, допрашивавший вдову, от удивления на секунду перестал писать. Он сам был циником, да еще каким, но всему имеется предел.
Капитану Капранову, вознамерившемуся оказать вдове психологическую помощь, было сказано:
— Помогите лучше вещи собрать, я тороплюсь!
— Тело забирать будете? — спросил Капранов.
— Зачем? — показушно удивилась вдова. — Он и живой-то ни на что не годился, а мертвый и подавно.
«Все они такие, — подумал Капранов, которого жизнь постепенно сделала женоненавистником, — расчетливые, циничные, коварные. Могла бы отказаться и тактичнее. Нет, трижды прав был Шопенгауэр, когда сказал, что единственное назначение женщин — это продолжение человеческого рода».
Маленького Петю Капранова тиранила мать, истеричная и неласковая женщина. Эстафету у матери приняли жена и теща. На службе Капранову досаждали постоянно грызущиеся между собой подчиненные — старший лейтенант Бендюговская и лейтенант Скопина. В поисках отдушины Капранов завел роман с рентгенлаборантом Алисой Пискуновой, смазливой и бездетной тридцатилетней разведенкой, но та очень быстро из ласковой и нежной подруги превратилась в требовательную фурию, скандалящую при каждой встрече. С недавних пор Капранова начали посещать мысли о том, что надо потихоньку скопить деньжат на домик в какой-нибудь лесной глуши, чтобы после ухода на пенсию поселиться в великолепном гордом одиночестве и хотя бы на закате жизни пожить так, как хочется.
Осужденные восприняли самоубийство Акундинова с иронией, поскольку настоящему мужику в такой ситуации вешаться не полагается. Мало ли какие проблемы бывают с этим делом. Если всякий раз вешаться, веревок с простынями не хватит. По уму, полагалось втихаря, замотав голову одеялом, чтоб не орала, поучить новобрачную уму-разуму при помощи кулаков, чтобы поняла, кто в семье хозяин. А совать чуть что голову в петлю никуда не годится. Как говорится, жил мужиком, а помер му…ком.
Самоубийство осужденного подпортило показатели психологической лаборатории. Но старший лейтенант Бендюговская, руководствуясь правилом нет худа без добра, написала по горячим следам большую статью для «Вестника пенитенциарной психологии». Она называлась «Изменение ценностных ориентаций осужденных к лишению свободы при вступлении в брак во время отбытия наказания». Бендюговская не исключала, что когда-нибудь из статьи могла вырасти кандидатская диссертация. Ее можно вырастить из чего угодно, главное, чтобы обстоятельства складывались нужным образом. А с кандидатской степенью можно будет развернуться хоть в системе, хоть вне ее. Подобно большинству психологов, состоявших на государственной службе, Бендюговская была уверена, что, начав работать на себя, быстро обзаведется платежеспособной клиентурой и заживет в роскошном достатке. Те, кто никогда не занимался набором клиентуры, не сколачивал ее по досочке, по щепочке, почему-то считают процесс очень легким. По их мнению, клиентура растет сама собой, подобно тому, как образуются кристаллы в перенасыщенных растворах.
Глава одиннадцатая
Стоматолог лейтенант внутренней службы Глухов Олег Алексеевич
Об армии до поры до времени я не думал: рассчитывал до окончания призывного возраста перекантоваться в аспирантуре, заодно и остепениться. Стоматолог с кандидатской степенью, независимо от прочих обстоятельств, всегда может рассчитывать на большее, чем без нее.
Аспирантом стать не получилось по глупости и самонадеянности. Я твердо рассчитывал на свои силы и давнюю дружбу с кафедрой хирургической стоматологии. Оказалось, что ее надо было подкрепить чем-то материальным, для пущей гарантии. Очень обидно получилось, особенно с учетом того, что месяцем раньше все говорили: «Олег, ты — наш кадр, мы не позволим тебе попасть в чужие руки». Лучше бы дали бы сразу понять, чего, кому и сколько надо занести. Не пришлось бы тогда отводить взгляд в сторону, разводить руками и мямлить: «Ну, вот так получилось…»
Районные военкоматы реорганизовали в отделы. Военкома, к которому, благодаря его десятилетнему пребыванию на одном месте, все подходы давно были изучены, заменили на какого-то хмыря-отставника, строгого, неподкупного и никому не знакомого. Он родился в Ханты-Мансийском округе, до назначения служил в Череповце, где вышел в запас по достижении предельного сорокапятилетнего возраста. Какими неисповедимыми путями его закинуло в матушку-Тверь, одному министру обороны, наверное, известно. Превратности судьбы.
Закон парности обломов — и с аспирантурой ничего не вышло, и с военкоматом получилась неприятность. Теоретически, конечно, могли бы и не призвать, но только теоретически, потому что с нашего курса дергали всех, кто не имел отсрочки.
В армию не хотелось, ушлют куда-нибудь на берега Амура или на Сахалин, придется там тратить понапрасну молодые годы, которые, как принято считать, являются лучшими в жизни.
Брат матери, дядя Петя, оттрубил в армии двадцать пять лет от лейтенанта до подполковника медицинской службы, только не стоматологом, а терапевтом, и никакой радости от этого не испытывал. Но он сам виноват: дернул его черт поступать в питерскую, тогда еще ленинградскую, Военно-медицинскую академию, романтики захотелось.
А я-то чего? Мне бы только в армию не идти. Хоть и лейтенантом (мне и всему нашему потоку повезло — мы успели пройти кафедру военной и экстремальной медицины буквально накануне ее ликвидации), но все равно неохота. К тому же рядовые служат год, лейтенанты — два, и ответственности у солдата практически никакой. Дядя Петя часто повторял, что чем меньше ответственности, тем спокойнее служба. С таким утверждением не поспоришь.
Мысль о поступлении на работу, дающую право на отсрочку, подал дядя Петя. Правда, он посоветовал мне устроиться в госпиталь МВД. Я попытался, но безуспешно: стоматологов, по выражению эмвэдэшного начмеда, у них было много («Хоть жопой ешь», — как выразился этот брутальный солдафон). В поликлинике МВД стоматолог был нужен (платили там хреновато, вымогать с этой публики себе дороже, поэтому не находилось желающих работать даже при нашем перепроизводстве зубодеров), но гражданский. Аттестоваться «под погоны», чтобы получить вожделенную отсрочку от военной службы, я бы не смог. Во всяком случае, так мне объяснила главный врач. Под конец разговора она понимающе улыбнулась и сказала, что у «смежников» всегда есть места для врачей с любой специальностью и стажем работы. Я задал уточняющий вопрос и узнал, что под ними она имела в виду уголовно-исполнительную систему, тюремную медицину.
Я колебался, раздумывал, прикидывал. Мне и хотелось, и кололось: служить не желалось, а работа с уголовниками немного пугала. Родители не помогли мне определиться, потому что сами разделились во мнениях. Мать была согласна и на «смежников», пусть и в тюремную больницу, лишь бы я никуда не уезжал. Отцу не нравилось, что я буду работать с заключенными. Он считал, что это опасно и непрестижно. Мол, испорчу себе карьеру на старте, потому что после тюремной больницы меня ни в одно приличное место больше уже не возьмут. Я не понимал, почему он так решил. Опыт везде опыт, зубы везде зубы. Сомнениям положил конец дядя Петя, сказавший, что зэки гораздо вменяемее солдат, порядка в тюрьмах значительно больше, нежели в армии, которая полна сплошных тягот и лишений. А в тюрьме я буду утром уходить на работу, вечером возвращаться, к тому же опыт будет универсальный. Если бы дядя Петя «оттянул» бы свой «четвертак» не армейским, а тюремным врачом, возможно, он считал бы иначе. Чужое всегда кажется лучше и привлекательнее, пока не попробуешь его на зуб.
