Почаева, Киева, с Керженца… На столе — распятие, а рядом — небольшой чугунный ларец каслинского литья… Затейливый и прочный ларчик!..
Здешние вести удивили подпоручика. Зачем капитан Зуров дал согласие взять с отрядом инокиню Анастасию? Оказывается, вновь прибывшие летчики чересчур заинтересовались новоявленной скитницей, и для ее же блага и безопасности…
После жаркой бани гость с удовольствием надел хозяйское белье и в домашнем халате сел к столу.
— Почему решили на лыжах путешествовать?
— Случайно на базаре в Кинешме увидел и вспомнил, как юнкером призы брал. Ни одна подвода меня не обогнала. Теперь еще двадцать верст до «Лихого привета», оттуда лошадь для нас с Макарушкой у Марфы выпрошу. А лыжи в походе — ого как пригодиться могут!
— Может, поспали бы, с дороги? — В этом любезном хозяйском приглашении явственно звучала просьба не принимать его всерьез. Время перевалило за полночь.
— С вашего позволения — часика два сосну. В третьем часу разбудите, чтобы добраться затемно во избежание лишних дорожных встреч…
Гостя уложили в кабинете хозяина на кушетке. Свою котомку он развязал, достал оттуда револьвер и сунул под подушку. Матушка так перепугалась, что уснуть не смогла, и разбудила гостя до срока.
В соседней спальне мирно похрапывал хозяин дома. Повторить чаепитие гость отказался, но стаканчик монастырской вишневки выкушал. Собранный в дорогу, воротился в кабинет за котомкой и стал завязывать ее при свете ночника.
На железную крышку ларчика падал луч света. От гостя вчера не-укрылось, как хозяин покосился на свой ларец, когда гость пожаловался на денежные затруднения в дороге. Ларец-то, верно, полнешенек… И не тяжел… И укладист… Не прихватить ли для отряда? Легко завертывается в меховой жилет…
Шаги попадьи! Уже пути назад нет — обернутый жилетом ларец в руках. Если не сунуть в котомку — гость сию же минуту будет изобличен как воришка!.. Его бросает в жар, пока увязывает котомку. Форменная же кража, подпоручик Стельцов! Эх, до чего еще доведет скользкая дорожка этой «Вандеи»…
Матушка помогает гостю надеть котомку. Вечером она показалась попадье полегче, но все равно, столько пройти и проехать с одной котомкой за плечами! Бедняжка! Кончится ли когда-нибудь вся эта кутерьма в России?
Запирая за гостем дверь, попадья различила три удара часового колокола. Глухая ночь — а человек снова в пути! Слава богу, все же спровадили из дому опасного гостя.
Александр Овчинников гнал гнедых не жалея. Привычный к быстрой езде и одетый тепло, он изредка через плечо озирался на дремавших спутников. Оба, в шинелишках и папахах, на первых же пяти верстах посинели, съежились и застучали зубами. Луна стояла высоко, лесную дорогу было хорошо видно. Морозец забирал по-рождественски. Ветерок задувал навстречу. На десятой версте Сашка еще приослабил поводья. Позади слышал глухую молотьбу: седоки стучали озябшими ногами в днище саней.
На пятнадцатой версте даже самому Сашке ветер показался холодноватым! А седоки его даже колотить ногами перестали, коченея с каждым получасом все больше. Обняли винтовки, клюют носами…
Проскочив Журихинский ручей, Сашка гикнул. На последних верстах он дал коням полную волю. Ветер так и свистел. Реденькие огни Яшмы мчались навстречу возку. Вон — окно в больнице. Этот, наверное, в сельсовете, на площади, а тот — чье-то жилье… Сквозь визг полозьев Сашка услышал медный голос часового колокола — в монастыре пробило три часа.
Первые домики Рыбачьей слободки. Впереди — мост через овражек. Справа, перед мостом, немного выдвинуто вперед знакомое крыльцо дементьевского дома. Навстречу, впереди, маячит одинокая фигура какого-то запоздалого лыжника…
Сашка сдерживает коней, оглядывается на седоков.
Вкривь торчат два винтовочных ствола. Папахи надвинуты на глаза, воротники шинелей налезли на затылки. Оба почти в забытьи, прохваченные до костей. Сашка натягивает вожжи. Разлетевшиеся кони выгибают крутые шеи, переходят на шаг. У дементьевского крыльца Сашка выскакивает из саней, взбегает на ступеньки. Наган уже в руке…
— Руки вверх! Бросай винтовки!
Стукнули о днище саней упавшие винтовки. Окоченевшие руки еле вытянулись вверх и жалко торчат из шинельных рукавов. Месяц освещает крыльцо, сани, две темные фигуры в шинелях с поднятыми руками. Изнутри дома негромкий возглас:
— Кто там? Что за шум?
— Сюда, Владимир Данилович! Пособите! Двоих тут на прицеле держу!
Та из фигур в шинелях, что была потоньше и повыше другой, метнулась было в сторону, откуда шел встречный лыжник. Овчинников повел наганом вслед бегущему и выстрелил. Беглец не сделал навстречу лыжнику и десятка шагов, споткнулся и упал на снегу. Испуганный лыжник шарахнулся в переулок и припустился наутек. А позади Сашки распахнулись двери дома. Из сеней на крыльцо выскочили пятеро мужчин с револьверами наготове. Человек в кожаном шлеме окликнул Сашку:
— Это ты, товарищ Овчинников?
В ответ — радостный Сашкин голос, чуть охрипший с мороза:
— Я самый, товарищ комиссар Шанин! Здравствуйте, Сергей Капитонович!
Овчинникову повезло! Отправляясь в путь с двумя бандитами за спиной, он ведь и не подозревал, что в доме капитана Дементьева остановились все четверо авиаторов красной эскадрильи! Сашка рассчитывал только на собственные силы и на капитана. А тут такая подмога подоспела!
Через минуту оба задержанных были уже на кухне Елены Кондратьевны. Раненный в плечо Букетов трясся от холода и боли. Сашкина пуля задела его чуть выше подмышки. Жена Дементьева искала бинт для перевязки.
Ротмистр Сабурин, окоченевший почти до бесчувствия, невнятно произнес:
— Ради бога, сперва стакан чаю или просто кипятку, господа! И разрешите присесть у печки. Потом — что угодно. Песенка спета. Я бесповоротно сдаюсь!
Глава одиннадцатая
Марфа-трактирщица
Часы-ходики в большой горнице неутомимо выстукивали: так и так! Так и так!
От пережитого волнения Макар не спал, хотя с полуночи в лесном доме водворилась тишина. Оба гостя скинули валенки и, не раздеваясь, легли по соседству с Артамоном на овчинах, брошенных по лавкам. Макару чудилось, будто не один он, а все в доме не спят из-за предчувствия какой-то опасности. Из конюшни время от времени доносило глухой мягкий удар. Это Сашкины горячие кони били копытами о деревянную стенку. Если такой удар раздавался громче, начальник поднимал голову и вслушивался в ночные шорохи. Вздыхал рядом с Макаркой и дед Павел.
Макарка ожидал, что кто-нибудь не выдержит этой тишины, но ему стало еще страшнее, когда дед Павел громко вздохнул и приподнялся…
— Барин! А барин! — услышал Макар дедов голос. — Слышь-ка, Павел Георгиевич! Уж коли нам обоим не спится, давай потолкуем. Будет притворяться-то. Отца твоего я с малолетства знал, да и ты — весь в него. Против тебя я, барин, никакого зла не имею, только спросить тебя про дело одно хочу.
Зуров сел на лавке, свернул самокрутку, протянул к лампаде лучинку. Спросил спокойно:
— Ты, дед, из наших солнцевских, что ли, Овчинниковых?
— Ну да, из солнцевских. На нашем краю, сюда, что от церкви к прусовской дороге, почитай, все одни Овчинниковы. А на том конце, к Дальним полям, там разные: семей пять Кучеровых, Генераловы, Павловы, Ратниковы… При мне всех-то дворов поболее восьмидесяти было… Пошто же ты, барин, мужиков наших
