спринтера на старте. Зрение померкло, Егор зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел пещеру в дневном свете. Свет был такой яркий, что ослеплял.
«Это твоя магия», — прошелестел в мозгу голос Дива.
Егору понравилось. Он поглядел вокруг и увидел дохлого хорта. Подошел к нему и почувствовал, что может оживить зверя.
«Зачем тебе это?» — прошелестел голос Дива.
Действительно незачем. Егору стало весело. Воодушевленный, он двинулся к выходу. Но у выхода в тоннель остановился.
«Не можешь выйти?!», — озабоченно прошелестел Див.
— Я не знаю дороги! — вслух сказал Егор и почувствовал легкую панику — если он не выберется из подземелья, ему конец… так или иначе!
— Я покажу, — раздался сзади сиплый голос.
Егор обернулся и увидел его хозяина — обросшего, неказистого, бородатого карлика в доисторических обносках. Он что-то хотел сказать ему, какие-то слова благодарности за спасение от зверя и за помощь сейчас, но бородач дугой обошёл Егора и, немелодично насвистывая себе под нос, пошёл из пещеры.
Егор поспешил следом.
Ручка на самом деле была нагретой чрезмерно. Виктор Ильич положил её рядом с исписанными листами и где-то в глубине подсознания почувствовал досаду. Это тепло чудодейственным образом действовало на организм, да, теперь он мог сделать такое сопоставление. Ручка в процессе работы словно передавала, транслировала некую энергию, импульсы, волны или что-то труднообъяснимое рациональным мышлением. Она ухаживала, следила и лечила контактирующее с ней тело человека.
Плацебо-эффект.
А возможно, ручка была только передаточным звеном от источника к приёмнику. Но если приёмник известен, то кто источник — оставалось только догадываться.
И тут смотритель почувствовал голод. Когда он ел в последний раз? Он откатился от бузинового стола, пока снова не «отключило» и, не перечитывая написанное, пошёл в квартирку.
Поел скромно и неаппетитно: макароны по-флотски, сдобренные кетчупом и майонезом. Пока кушал, несколько раз подумал, что неплохо бы всё это разжидить, как минимум, бутылочкой шампанского.
Пока желание реализовать попытку новой вылазки не возобладало в нём, Виктор Ильич поспешил вернуться в кабинет-студию… хотя бы для того, чтобы прочитать последнее из написанного, или потому, что это, теоретически, приближало к тому или иному исходу. Но — что душой кривить! — ему хотелось писать, хотелось снова почувствовать тепло потусторонней энергии, облучающей тело и в первую очередь суставы пальцев.
Егор увидел его на остановке у метро «Водный стадион», покупающего в ларьке сигареты. Вид отца был всклокоченный, движения нервозны, Егор с расстояния определил, что тот в тихом бешенстве. Но впервые в жизни не испугался, что будет выпорот за отлучку, не испугался праведного отцовского гнева. Если прежде (до подземельного путешествия) его взгляд на отца был нерешительный и затравленный, то теперь — пронзительный, будто Егор видел саму суть отца, а не предъявленную миру оболочку. В принципе, так оно и было: отныне отец сыну представлялся несносной букашкой, а весь его вулканический характер — спичкой, чиркнутой о коробок.
Сын пошёл к отцу.
Отец, завидев его, сплюнул, сжал кулаки и двинулся навстречу… но, сократив разделяющие их метры вдвое, остановился. Кулаки невольно разжались. Что-то было не так, он не мог уловить — что, но… что-то было не так. Что-то не так с его сыном. И когда между ними оставалось каких-то пару метров, отец понял, что не так. Походка, расправленные плечи, взгляд, выражающий непоколебимую твердость и… сила. Отец почувствовал небывалую доныне силу духа собственного сына, он словно лучился ею, и излучение это было тёмным, оно подавляло и отражало отрицательные эмоции, направленные на мальчика. Этакая демоническая харизма подрастающего авторитета. Что с ним случилось, спросил себя отец, ощутив, как ненавистный зверёк по имени Страх, запертый в клетке и охраняемый бешеным псом по имени Агрессивность, впервые за почти четыре десятка лет проявил себя кичливым.
— Привет, пап, — сказал Егор.
— Где ты был? — онемевшими губами спросил отец.
— Какая разница, пап? Я вернулся, — сказал Егор.
— Тебя не было трое суток. И ты спрашиваешь «какая разница»?!
— Трое… — Егор несколько удивился. Как могло время так сильно растянуться? Он, задумавшись, потупился.
Отца это вдохновило на крик:
— ТРОЕ, твою мать! — Он выставил перед лицом сына три пальца. Егор неожиданно, равно как для себя, так и для отца, схватился за пальцы и вывернул их, намереваясь сломать. Егор чувствовал, что сможет сломать, почувствовал это так же чётко, как, когда хотел оживить хорта.
— Не трогай мою мать! Ты не любил её… иначе, ты бы любил меня… папа, — прошипел Егор.
— Пусти, — проблеял отец.
Но Егор не торопился отпускать, он хотел сказать что-то такое, что испугало бы отца, заставило бояться, только не находил слов. Все слова казались ничтожными и пустыми. Прохожие с любопытством озирались, и Егор понял, что действия намного эффективнее громких фраз.
— Никогда больше не прикасайся ко мне, — сказал десятилетний мальчик, глядя в глаза отца. Он ждал ответ.
— Хорошо, — процедил отец, из последних сил сдерживая натиск взбунтовавшегося в нем зверька Страха. Бешеный пёс Агрессивность, поджав хвост, успел спрятаться в одном из тёмных углов подсознания. Отец услышал угрозу в словах сына и верил в её реальность, как священнослужитель верит в Бога. Он лишь снова подумал: «Что же с ним случилось? Где он был?».
Егор отпустил пальцы отца. И пошёл домой.
— Куда ты? — выкрикнул вдогонку растерявший свою свирепость отец. А Егор, не оборачиваясь, показал ему «fuck» (сбив с толку прятавшегося в ауре мальчика Дива — ведь это был знак Киш, рушащий преграды. Совпадение или люди знакомы с Ритуальными знаками?) Егора вполне устроил итог встречи с отцом: здорово, что на улице, классно, что не нужно ничего объяснять! Потому что он и сам толком не понимал, что случилось. После дрёмы в метро всё произошедшее с ним воспринималось через призму неверия. Всё так немыслимо. Можно было бы принять путешествие в подземелье за обычный бред, который снится в метро, когда хочешь провалиться в сон, но удерживаешься от этого, чтобы не пропустить нужную станцию. Можно было бы, если забыть об оборванном виде, потере «Электроники 77», о голоде и жажде. И совсем уж о необыкновенном ощущении всесильности. А главное — исчезновение ссадин, ушибов и гематом.
Он шёл домой и вспоминал, как Чудин вывел его по тайным замысловатым ходам на свет Божий. Он едва успевал за быстроногим коротышкой, благо хоть, что видел в темноте теперь лучше кошки, почти как в ясный полдень. Он вспоминал, как, разворачивая верхний слой дёрна, который нарос за века с
