— Чтобы предаться любви? Не волнуйтесь, друг мой, мы останемся вам верны. Играйте спокойно, мы придем за вами.
Она со смехом подтолкнула его к столу, на котором крутилось лотерейное колесо. Затем, схватив Эмму за руку, потащила ее прочь.
— Любовь и игра, — сказала она презрительно, — дурман для заурядных людей. Мне ведомо нечто получше — сны! В сладких сновидениях вознестись надо всей этой жалкой повседневностью.
Она откинула портьеру у какой-то двери, за ней открылась небольшая комната. На стенах была мягкая обивка, и когда дверь захлопнулась, шум празднества затих, как по мановению волшебной палочки. Воцарилась глубокая тишина.
Пол покрывал тяжелый ковер. Повсюду были разложены мягкие звериные шкуры, шелковые подушки, пестрые покрывала. На треножнике возвышалась огромная жаровня, в которой пылали древесные угли. Из висячей лампы струился мягкий зеленый свет, после ярко-красного пламени зала показавшийся Эмме прохладной мягкой ладонью, которую опустили ей на глаза.
Мисс Келли указала на маленькие мехи перед жаровней с углями.
— Раздуй огонь, милая, здесь прохладно, — сказала она голосом, в котором сквозило глухое лихорадочное нетерпение, — а я приготовлю нам ложе.
Эмма молча повиновалась, а мисс Келли разместила под лампой звериные шкуры, подушки и покрывала, так что получилось роскошное мягкое ложе. Затем она принесла стоявший в углу низкий столик, на котором меж маленьких серебряных коробочек и чашечек лежали странной формы трубки с толстыми, украшенными золотом мундштуками. В хрустальный подсвечник была вставлена восковая свеча, а в узком, выстланном красным шелком ящичке поблескивали острые металлические иглы.
Мисс Келли взяла из одной чашечки нарезанный табак и набила две трубки.
— Ты хоть раз курила, Эми? — она. — Тебе знакомо это удовольствие?
Она со смехом выслушала рассказ Эммы о ее первом и единственном опыте. В один прекрасный день Том уговорил ее, но едкий дым вызвал у нее отвращение.
— Ну да, моряцкий кнастер, — сказала мисс Келли, пожимая плечами. — Вот попробовала бы ты сперва этот турецкий табак, было бы другое дело. Известно тебе, что такое чанду[13]?
— Чанду?
— Открой вон ту серебряную коробочку. То что в ней, и есть чанду. Добавь такой маленький, невзрачный кусочек в табак, который куришь, вдохни его сладкий аромат — и станешь другим человеком. Далеко унесутся горе и заботы, их сменят счастливые сны. Возвратятся все радости и блаженство, когда- либо выпадавшие на твою долю. Руки, некогда обнимавшие тебя, вновь тебя обнимут. Глаза, которые давно уже сомкнула смерть, опять улыбнутся тебе. Забьются снова давно умершие сердца. Это им, чанду, был опьянен Мухаммед, когда видел в своих грезах блаженство рая, и о чанду думал он, запрещая правоверным вино. К чему им скотское опьянение, если можно в аромате чанду вознестись к обители блаженства? Кури, Эми, предайся блаженным сновидениям.
Она протянула Эмме одну из набитых трубок. Эмма с отвращением отпрянула.
— Не буду, — сказала она твердо. — Ничто не должно обрести надо мной власть.
— Может быть, ты и права. Чанду расслабляет. Лишь только дурман пройдет, все члены словно свинцом налиты, как в параличе; сердце не бьется. Когда Георг увидел меня такую впервые, он решил, что я мертва. Крук не было дома. Она знает, что надо делать, когда наступает оцепенение. Она наносит мне удары, ворочает меня с боку на бок, теребит за волосы, пока не восстановится пульс. Ты сделаешь это сегодня вместо нее? Будь добра, милая, я тебя прошу. Соглашайся.
Голос мисс Келли звучал нежно, а грустные глаза смотрели умоляюще.
В Эмме боролись отвращение и любопытство.
— Зачем же ты это делаешь, если тебе потом так плохо? Разве не безумие — без всякой нужды подвергать себя такой опасности?
Мисс Келли устало покачала головой.
— Сновидения так сладки. Чем более ты несчастна, чем ненавистнее тебе жизнь, тем сильнее блаженство, которое даруют эти сны. Разве мало людей добровольно уходят из жизни, выносить которую у них нет больше сил? А я спасаюсь бегством с помощью чанду. Это мое единственное утешение. Почему ты на меня так смотришь? Боишься меня? Я не стану тебя уговаривать. Но только побудь со мной, не оставляй меня. Если бы ты знала, как я тебя люблю, как люблю.
Бормоча что-то, она устремила взгляд в пустоту, как будто разговаривая с невидимкой. Казалось, в ней поднялось нечто, причинявшее ей боль, — воспоминание, которое мучило ее.
Эмма внимательно смотрела на нее.
— Любишь? — повторила она с сомнением. — В тот раз, у залива Ди, ты мне это уже говорила. Хотя не знала меня и ничего обо мне не слышала. Как же я могу поверить тебе?
— У тебя сильная воля и холодный проницательный взгляд. Зачем спрашивать, почему любят? Я ничего о тебе не знала и все-таки едва увидав, полюбила тебя. Ты напомнила мне одну женщину. Когда она держала мою руку, уходила вся моя печаль, и все было прекрасно. Когда она целовала меня… о, как целовали ее сладкие губы, наступало блаженство, я была счастлива… счастлива…
Она бесконечно повторяла это слово. Как впавшая в детство старуха, вспоминающая дни своей юности.
Эмму обуял страх.
— Ты была счастлива? — спросила она резко. — Почему же она не осталась с тобой? Где она?
Смертельная бледность разлилась по лицу мисс Келли. Она вскрикнула и поднялась, как бы желая обратиться в бегство.
— Как ты жестока, — проговорила она задыхаясь. — Зачем ты напоминаешь мне? Вспоминая это, я теряю разум. И все-таки хоть однажды сказать кому-то, хоть раз сбросить груз с души! Чанду… Чанду… Мы вдыхали душистый дым погружались в сладкий сон, обнимая друг друга… лицом к лицу, губы к губам. Лавиния была красива, молода, полна сил. Я проснулась, и она все еще лежала у моей груди, у моего рта — но как холодны были ее губы, руки, ее застывшее сердце! А ее глаза, ее прекрасные, громадные, мертвые глаза…
У нее вырвались рыдания, и она закрыла лицо руками, как будто из темного угла явилось и встало перед ней страшное видение.
Наступило долгое, тяжелое молчание. Эмма едва отваживалась дышать. Сострадание и ужас разрывали ей сердце.
— Теперь ты понимаешь, что я не могу отказаться от чанду? Когда я бодрствую, я все время вижу Лавинию, мертвую, лежащую в моих объятиях. Но в моих сновидениях она просыпается, ее глаза улыбаются мне, я слышу биение ее сердца, ее губы целуют меня, и мы счастливы, счастливы…
Она вновь шептала это слово с какой-то страстной, лихорадочной тоской. Внезапно схватив трубку, она стала ее поспешно раскуривать; вынув из обшитого бархатом ящичка иглу, насадила на ее кончик кусочек чанду и поднесла его на мгновение к пламени свечи. Послышалось легкое потрескивание, и густой сладковатый дымок поплыл по комнате. Тогда мисс Келли схватила Эмму за руку и усадила ее на подушки рядом с собой.
— Иди сюда, милая, — прошептала она задыхаясь, — останься со мной. Не отнимай руку, я должна чувствовать, что ты здесь. От тебя исходят молодость и сила, пусть они переливаются в мои жилы… Ах, какая ты милая, милая…
Не выпуская руку Эммы, она упала навзничь. И пока она непрерывно выдыхала легкие облачка дыма, ее бледное лицо розовело, веселая улыбка заиграла на губах, в глазах появился блеск. Эмма почувствовала, что в руке, которую она все еще держала в своей, удары пульса становились все сильнее. Затем трубка выпала из губ мисс Келли и ее голос замер в глубоком вздохе. Глаза закрылись, она уснула.
Эмма смотрела как зачарованная. Вновь возник перед ней образ Овертона, губы которого тянулись к ней, и вновь ее охватило страстное желание поцеловать их. Она собрала все свои силы, чтобы не поддаться этому колдовству. Она чувствовала, что пропадет, если уступит дьявольскому искушению, исходившему от этой женщины. Став рабыней пагубной привычки, пристрастившись, как мисс Келли, к чанду, она погибнет подобно Лавинии.
