Теперь же, под предлогом грозящего обвала, она потребовала немедленно освободить дом.
Хоть доктору Грэхему удалось найти для своих презентаций подходящие залы в Шомбергхаусе, но обустройство могло занять все лето. Даже если очень повезет — снова открыть Храм здоровья можно будет только осенью.
Всю дорогу под непрекращающимся ливнем мокрая с ног до головы, Эмма пришла к Ромни позже обычного. Рассказала ему обо всем.
— Доктор Грэхем в отчаянии! — сказала она в заключение. — Он считает, что все погибло!
Ромни слушал ее, не перебивая. А потом спросил со странноватой улыбкой:
— А вы, мисс Эмма? Что будете делать вы? Если доктор Грэхем наладит свое зрелище только к будущей зиме, не обретет ли тогда свободу Геба Вестина?
Эта мысль еще не приходила ей в голову. Удивленно взглянула она на Ромни, и лицо ее просияло.
— Свободу? Снова получить свободу? Не выставлять себя больше на показ дерзким бездельникам и не слышать их пренебрежительных реплик? — Она быстро зашагала взад и вперед по комнате, как бы гонимая нахлынувшими новыми мыслями. — Ах, Ромни, если бы вы только знали, как тяжело мне все это давалось! Но я не смела и виду показать. Надо мной бы только посмеялись. Чувство чести у такого существа, как я! — Она упала на стул, судорожно всхлипывая, но с сухими, без слез глазами. — А письма, которые приходят мне каждое утро!.. И сегодня опять! — Она вытащила из складок платья листок и с отвращением кинула его на пол. — Человек, мне не известный, не считающий даже нужным назвать себя, предлагает мне пятьдесят фунтов за одну ночь!..
— Да, правда, в тот вечер, когда я победила Гейнсборо, у меня появилось нечто вроде ощущения триумфа, но теперь — под взглядами низкой толпы — от этого ничего не осталось. И поэтому, Ромни, — может быть, я и обману вашу тайную надежду, — но никогда не буду я позировать вам без одежды! Никогда! Слышите? Никогда!
Она впилась в него разъяренным взглядом, как будто именно он оскорбил ее. Он смущенно отвел глаза, и это было для нее подтверждением того, что он и впрямь питал такие надежды. Но на этот раз разочарованное выражение его лица не тронуло ее. В душе ее неистребимо угнездилось сознание своего позора. Крепко стиснув зубы, она отвернулась и, отойдя к окну, молча смотрела на барабанящий по мостовой дождь.
Неужто и он, этот тонкий художник, этот сердечный человек, таков же, как и другие? Неужто и в нем таится мужчина с необузданной потребностью совлечь обожествляемый идеал с алтаря, который он же ему и воздвигнул, и осквернить его в своих пылких объятиях?
Ах, она уже никому не верила.
Наступила тягостная пауза. Записка все еще лежала на полу. Ромни поднял ее чисто механически и разгладил на ладони. Вдруг раздался его удивленный возглас:
— Этот витиеватый почерк… и смесь английского с французским… — Он рассмеялся, как бы находя в этом нечто забавное. — Да это написал, очевидно, Фезерстонхаф, вы не помните его, мисс Эмма? Он иногда приходит сюда, когда вы позируете мне. Он становится за моей спиной, смотрит на картину, потом на вас, глубоко вздыхает, что-то про себя бормочет и уходит!
Удивленная и уязвленная, Эмма повернулась к нему;
— Этот хлыщ? Он знает, что я — Геба Вестина? Вы ведь обещали мне молчать!
— Я строго сдержал свое слово! Сэр Фезерстонхаф, может быть, и не в курсе. А все-таки это его почерк. Я потребую у него ответа, как только он явится!
Она покачала головой:
— Чтобы он узнал, кто я? Нет, Ромни, вы этого не сделаете! Я сама добьюсь удовлетворения, если сочту, что это будет стоить моих усилий!
Со смехом взяла она у него записку и спрятала ее. Ее грусть рассеялась. Поспешно накинула она на себя наряд Цирцеи, взяла ее жезл и взошла на пьедестал.
Ромни бросил на полотно несколько быстрых мазков и остановился:
— Вы позволите мне обратиться к вам с просьбой, мисс Эмма? — сказал он, смущенно запинаясь. — Так как вы освобождаетесь… Вы бы сослужили мне большую службу… Не могли бы вы переехать ко мне и остаться здесь? Насовсем?
И торопливо, словно опасаясь преждевременного отказа, он объяснил ей, как он представляет себе ее положение, если она согласится. Он переедет в комнату справа от ателье, а ей будут принадлежать две левых комнаты. Ателье будет общей, нейтральной территорией. Без приглашения он никогда не переступит ее порога, никогда не забудет о жертве, которую она ему принесла. Она будет здесь госпожой, и стоит ей только подать знак, как любой ее приказ будет выполнен.
Эмма не удивилась. Она давно уже предвидела эту просьбу. Но колебалась. Стоит ли ей покинуть Храм здоровья только для того, чтобы стать моделью художника? Разве она не решила уже про себя, что, как только освободится у Грэхема, пойдет к Шеридану и попытается получить место в театре Друри-Лейн? Ничего не скрывая, она рассказала Ромни о своих планах.
— Что вы об этом думаете? — спросила она, кончив свой рассказ, пытаясь скрыть волнение. — Как вам кажется, есть у меня актерский талант?
Похоже, что этот вопрос тяжело задел его. Он задумчиво прошелся по ателье, подошел к ней и чуть ли не с робостью испытующе заглянул ей в глаза:
— Талант? Вы несомненно обладаете удивительным даром перевоплощения. Вы сразу же находите самое подходящее выражение любого состояния души. Вам одинаково удается и комическое, и трагическое. Когда гравер Бойдел[22] заказал мне недавно рисунок для своей шекспировской галереи, я сразу же подумал о вас. Он должен изображать Шекспира-мальчика, взращенного музами комедии и трагедии. И для обеих будете мне позировать вы, мисс Эмма. Получится чудесный этюд!
Глаза его блестели, он оживленно жестикулировал. Но потом задумался, лицо стало серьезным:
— Да, казалось бы, вы вполне годитесь в актрисы, и все-таки…
Он помедлил, как бы подбирая подходящее слово:
— Казалось бы? И все-таки? — беспокойно повторила Эмма. — Что ж вы не продолжаете?
Он схватил ее руку и нежно погладил ее. Как бы заранее испрашивая прощение за то, что еще собирался сказать:
— Ни за что на свете не хотел бы я сделать вам больно, мисс Эмма!.. Но… приходилось ли вам когда- нибудь видеть миссис Сиддонс в жизни?
— Никогда! Но я знаю ее портрет в образе музы трагедии. Его написал, кажется, Рейнолдс!
Он кивнул.
— Она не хороша собой. У нее резкие черты, длинный нос, некрасивый рот. Но на сцене она производит впечатление. У нее типично сценическое лицо, оно выигрывает от пудры и грима. Тогда как ваше лицо, мисс Эмма… может быть, я и ошибаюсь, но не думаю, чтобы ваша красота могла бы выдержать свет рампы. Я боюсь, что вся ваша чарующая прелесть исчезнет. Вряд ли заметят и вашу душу, живущую в этом теле. Вы будете выглядеть как… как…
— Как кукла?
Он опять кивнул и погладил ее руку.
— Не сердитесь на меня, мисс Эмма! — сказал он тепло. — Если бы я не был вам настоящим другом, я бы промолчал. Но так… Вы могли бы заставить небольшой круг зрителей смеяться и плакать, увлечь их и вызвать их страх, но — тысячная толпа в огромном зрительном зале, поглощающем все тонкие оттенки… Она не заметит мягкого взгляда ваших глаз, печального подергивания губ, тихого движения ваших рук. Вы рисуете тонким пером, а сцена требует малярной кисти. Я не хочу тем самым принизить ваше искусство. Напротив, оно достойно всяческих похвал. Да и вершину вокального искусства чаще всего являет вовсе не бесконечная базарно-крикливая театральная ария, а простая, обращенная прямо к сердцу песня, исполненная в тихом, домашнем уголке…
Он заискивающе ловил ее взгляд. Но она, желая, чтобы он не видел ее нервно подергивающегося лица, повернулась к нему спиной.
Вспомнились ночи в мансарде миссис Кейн, когда она учила роль Джульетты. Ведь уже тогда она с
