Тонкие губы ее собеседника растянулись в холодной улыбке.
– Благодарю небо за то, что я вижу вас именно такой, какой вы обещали стать в те давние времена, когда в наших краях вас называли маленькой феей болот. Ведь я и в самом деле посулил его сиятельству графу де Пейраку красивую и умную жену.
– Вы дали опрометчивое обещание. Я могла стать глупой уродкой, это повредило бы вашей карьере сводника!
– Я никогда не обещаю того, в чем не уверен. Я поддерживаю связь с Пуатье и получаю оттуда сведения о вас. Кроме того, я и сам видел вас в прошлом году во время религиозной процессии.
– Так вы наблюдали за мной, – в бешенстве крикнула Анжелика, – словно за дыней, которая зреет под стеклянным колпаком!
Но этот образ ей самой показался столь забавным, что она прыснула и гнев ее остыл. Честно говоря, она предпочитала знать всю подноготную, чтобы не попасться в западню, как наивная дурочка.
– Если бы я пожелал говорить с вами, как принято в вашем кругу – серьезно сказал Молин, – я мог бы прибегнуть к обычным отговоркам: юной, совсем еще юной девушке нет нужды знать, чем руководствовались родители, выбирая ей мужа. Добыча же свинца и серебра, торговля и таможенные пошлины вообще дело не женского ума, и тем более не дело знатных дам… А разведение скота – и того меньше. Но мне кажется, я знаю вас, Анжелика, и с вами я хочу говорить начистоту.
Ее ничуть не шокировал его фамильярный тон.
– Почему вы считаете возможным говорить со мной иначе, чем с моим отцом?
– Это трудно объяснить, мадемуазель. Я не философ и все свои знания приобрел в практической работе. Простите мою откровенность, но я вот что вам скажу: люди вашего круга никогда не поймут, что меня в моей деятельности вдохновляет жажда труда.
– Но крестьяне, по-моему, трудятся еще больше, чем вы.
– Они тянут лямку, а это совсем не то же самое. Они тупы, невежественны, не понимают, в чем их выгода, как, впрочем, не понимают этого и знатные сеньоры, которые ничего не создают. Ведь знать не приносит никакой пользы и умеет только одно: вести опустошительные войны. Ваш отец начал что-то делать, но и он, извините меня, мадемуазель, никогда не поймет, что такое труд!
– Вы думаете, он не добьется успеха? – с беспокойством спросила Анжелика.
– А мне казалось, что его дела идут неплохо, и доказательство тому – ваш интерес к ним.
– Это было бы особенно веским доказательством, если бы мы продавали по несколько тысяч мулов в год, а главное, если бы наше дело приносило значительную и все возрастающую прибыль: вот верный признак того, что дела идут неплохо.
– Ну а разве мы не добьемся этого рано или поздно?
– Нет, потому что разведение мулов, пусть даже поставленное на широкую ногу, даже при наличии денежного резерва на случай непредвиденных трудностей вроде эпидемий или войн, остается всего-навсего разведением мулов. А это, как и землепашество, дело довольно долгое и не очень прибыльное. Кстати, ни земля, ни скот никогда никого не обогащали по-настоящему: вспомните хотя бы, какие огромные стада были у библейских пастырей, и как бедно они жили.
– Но если вы так в этом убеждены, то я не понимаю, господин Молин, как вы, человек столь осмотрительный, могли затеять дело, по вашим же словам, долгое и не очень прибыльное.
– Вот здесь-то, мадемуазель, мессиру барону, вашему отцу, и мне нужна ваша помощь.
– Не могу же я заставить ваших ослиц давать приплод в два раза чаще!
– Но вы можете нам помочь в два раза увеличить доходы от них.
– Ума не приложу, каким образом.
– Сейчас вы все поймете. В любом деле, чтобы оно было прибыльным, необходим быстрый оборот капитала, а так как мы не в силах изменить божьи законы, то нам остается воспользоваться человеческим недомыслием. Мулы служат нам лишь ширмой. С их помощью мы покрываем текущие расходы, получаем возможность поддерживать наилучшие отношения с военным интендантством, которому поставляем кожу и рабочий скот. Но главное, караваны мулов свободно перевозят по дорогам большое количество груза, и мы не платим при этом ни дорожных, ни таможенных пошлин. И вот, пользуясь этими льготами, мы с караваном мулов отправляем свинец и серебро в Англию. А обратно мулы привозят мешки якобы черного шлака – его называют «флюсом», – необходимого для рудничных работ, но на самом деле это не что иное, как золото и серебро, переправленные нам через Лондон из воюющей с нами Испании.
– Ничего не понимаю, господин Молин. Зачем же отправлять серебро в Лондон, если потом его привозят обратно?
– Но я привожу его в два, а то и в три раза больше. Что же касается золота, то у графа Жоффрея де Пейрака в Лангедоке есть золотой прииск. А когда ему будет принадлежать и рудник Аржантьер, обменные операции, которые я произвожу для него с этими двумя благородными металлами, уже не вызовут никаких подозрений, потому что официально будет считаться, что и серебро и золото добыты на его рудниках. Вот в этом-то и состоит наше настоящее дело. Видите ли, количество золота и серебра, которое можно добыть во Франции, в общем-то, довольно ничтожно, а мы, не нанося ущерба ни фиску, ни налоговому управлению, ни таможне, имеем возможность ввезти много золота и серебра из Испании. Слитки, которые я сдаю менялам, не обладают даром речи. Они никому не поведают о том, что родом не из Аржантьера или Лангедока, а из Испании и прибыли к нам через Лондон. Таким образом, государственная казна получает свою долю, а мы, прикрываясь работами на рудниках, можем ввозить большое количество драгоценных металлов и при этом не тратиться на рабочую силу и таможенную пошлину, не разоряться на более совершенное оборудование, ведь никто не в состоянии проверить, сколько серебра и золота мы добываем, а следовательно, все вынуждены верить нам на слово…
– Но если ваши махинации раскроются, вам угрожает каторга?
– Мы же не фальшивомонетчики. И не собираемся стать на эту стезю. Наоборот, именно мы регулярно пополняем королевскую казну настоящим, высокого качества золотом и серебром в слитках, она их пробирует и чеканит из них деньги. Когда же прииск в Лангедоке и рудник Аржантьер будут в руках одного владельца, мы получим возможность, прикрываясь их ничтожной продукцией, быстро увеличить ввоз
