— У меня есть свои причины стремиться к тому, чтобы скандала не было, — ответил он. — Среди них — желание, чтобы реформаторы, которым вы пытались помогать, в результате всего этого не пострадали.
Канезаки сник. Ему было страшно. Бедняге хотелось верить, что у него есть друг.
— О’кей, — только и проговорил он и встал, чтобы уйти. Потянулся в карман куртки, достал оттуда визитную карточку и протянул ее Тацу. — Прошу вас, свяжитесь со мной, когда узнаете еще что-нибудь, — попросил он.
Тацу тоже встал и в ответ вручил ему карточку.
— Обязательно.
— Благодарю вас, — сказал Канезаки.
Тацу низко поклонился и ответил:
— Kochira koso. Вам также.
Я подождал минутку, пока Канезаки не исчез, потом сказал:
— Пошли.
Тацу понял. Однажды, еще подростком, я вышел победителем в драке. Парень, которого я избил, ушел, а я остался наслаждаться ощущением своего героизма. Беда наступила, когда через полчаса этот парень вернулся, на сей раз с парой друзей. Втроем они выбили из меня всю дурь. Урок того стоил. Тогда я и выучил, что когда встреча окончена, уходи, если не хочешь, чтобы кто-то вернулся к тебе.
Мы пошли в сторону Инокасира-дори, мимо спокойной темноты парка Йоёги по правую сторону.
— Как прошло сегодня? — спросил я, пока мы шли. — С женой твоего человека… его вдовой.
Прошло несколько секунд, прежде чем Тацу ответил.
— Фудзимори-сан, — сказал он, и я не был уверен, говорит ли он о своем погибшем товарище или его жене. — Мне посчастливилось провести всего три таких беседы за все время моей работы в Кэисацутё.
Мы продолжали идти молча. Потом я спросил:
— Удалось найти какой-нибудь след Мураками?
— Нет. — Тацу покачал головой.
— Человек, которого вы допрашивали?
— Пока ничего.
— Почему тебе понадобилось встречаться со мной сегодня?
— Я хотел, чтобы все мои силы были в сборе на случай, если появится горячая информация о Мураками.
— Теперь это личное дело? — спросил я.
— Теперь личное.
Некоторое время мы шли в тишине.
— Кое-что скажу тебе, — заговорил я. — Всякий раз, когда я начинаю пресыщаться, ЦРУ всегда делает что-нибудь действительно удивительное, например, нанимает фотографа, чтобы тот снимал своих же оперативников на случай, если их потребуется провалить. Освежает.
— Нет никакого фотографа, — сказал Тацу.
Я застыл как вкопанный.
— Что?
— Я придумал его, — пояснил Тацу.
Мигая, я замотал головой:
— Гретца не существует?
— Гретц существует на случай, если Канезаки захочет проверить. Мелкий наркодилер, которого я однажды поймал и отпустил. У меня было чувство, что он когда-нибудь может понадобиться.
Я не знал, что и говорить.
— Расскажи мне, Тацу, что я пропустил.
— На самом деле не так много. Я просто предложил Канезаки дополнительное доказательство, что его страхи не простая паранойя, при этом позиционируя себя в качестве его друга.
— Зачем?
— Мне нужно, чтобы он был искренне убежден, что его на самом деле подставляют. У нас еще недостаточно информации, чтобы реально знать, какие действия следует предпринимать. Я хочу, чтобы, встречаясь со мной, он чувствовал себя комфортно.
— А его на самом деле подставляют, как ты считаешь?
— Кто знает? Запрос Биддла насчет расписок выглядит подозрительно, равно как и исчезнувшая радиограмма, но я не берусь притворяться, что понимаю все бюрократические процедуры ЦРУ.
— А с чего Биддлу проявлять такой чрезмерный интерес к встречам Канезаки?
— Не знаю. Но явно не для того, чтобы фотографировать их. Мои люди не обнаружили ничего неожиданного на месте предстоящей встречи. И естественно, никого с фотокамерой.
Тацу удивительно откровенен со мной в смысле своей двуличности. Возможно, таким образом хочет показать, насколько он доверяет мне. Внутренняя группа и внешняя группа. Мы и они.
Мы снова пошли.
— Тогда будем считать везением, что со своими подозрениями парень пришел ко мне, — сказал я.
— А ты ко мне. Спасибо тебе за это.
Я покачал головой:
— Что тебе известно о «Сумерках»? Политики, под которых готовилась программа, — ты работаешь с кем-нибудь из них? Может быть, с теми, кого диск не затрагивал?
— С некоторыми.
— Что же случилось? Из диска ты узнал, что они не входят в сеть Ямаото. Что потом?
— Я предупредил их. Просто поделился информацией о методах Ямаото, рассказал, за кем из них приставлен его осведомитель; после этого они превратились в значительно более мудрые и трудные цели.
— И ты знал, что они получают деньги от ЦРУ?
— Знал о некоторых, но не обязательно обо всех. В моем положении я могу содействовать защите только тех, кто подвергается вымогательствам со стороны Ямаото. Канезаки прав, говоря, что в основанной на деньгах политической системе Японии честным политикам тоже нужны наличные, чтобы противостоять кандидатам, финансируемым Ямаото. А этого я предоставить не могу.
С минуту мы шли молча. Потом он сказал:
— Допускаю, я был удивлен, узнав, что эти люди настолько безрассудны, чтобы подписывать чеки на выплаты им со стороны ЦРУ. И виню себя за недооценку их легковерности. Мне бы следовало знать. Политики как вид бывают поразительно глупыми, даже когда они не продажны. Иначе Ямаото было бы значительно сложнее контролировать их.
Некоторое время я размышлял.
— Извини меня за то, что я так говорю, Тацу, но разве все это дело не пустая трата времени?
— Почему ты так думаешь?
— Потому что, даже если у этих ребят есть какие-то идеалы, даже если тебе удастся защитить их от Ямаото, даже если у них есть доступ к некоторым суммам, ты знаешь, что они ничего не смогут изменить. Политики в Японии — просто украшение. Парадом командуют бюрократы.
— Наша система странная, ничего не скажешь, — ответил он. — Неудобная комбинация национальной истории и иностранного вмешательства. Бюрократы, несомненно, сильны. Функционально они потомки самураев, со всеми вытекающими из такого происхождения обстоятельствами.
Я кивнул. После реставрации Мэйдзи в 1868 году самураи стали слугами императора, который сам, как считалось, произошел от богов. Такая связь означала высочайший статус.
— Потом система военного времени поставила их во главе промышленной экономики, — продолжал Тацу. — Американская оккупация поддерживала эту систему, чтобы Америка могла править через бюрократию, а не через избранных политиков. Все это вело к накоплению дополнительного престижа, дополнительной власти.
— Я всегда говорил, что власть бюрократии в Японии сродни тоталитаризму.
