Нет, он не болен. Теплый оттенок прокаленной солнцем кожи, спокойный рот, принявший во сне несколько высокомерное выражение, да и вся его поза, исполненная отдохновения, – лицо, чуть повернутое к сгибу руки, поднятое колено, – все говорило, что он в полном здравии и набирается сил после изнурительной работы. Рассматривая его, уснувшего под кедрами, Анжелика подумала, что он похож на Адама. Столько первобытного совершенства было в этом огромном мощном теле; в этом простом мужике, бродячем браконьере, поборнике справедливости, пастыре своего народа.
Анжелика опустилась на колени, почувствовав, что ее тянет к нему. Ветер шевелил на его лбу прядь волос, она осторожно отвела ее рукой.
Колен Патюрель открыл глаза. Его взгляд, остановившийся на ней, был до того странным, что она инстинктивно отпрянула. Казалось, нормандец с трудом приходит в себя.
– Что случилось? – пробормотал он хрипло. – Мавры?
– Нет, все тихо. Я смотрела, как вы спите… Ох, Колен, не надо глядеть так пристально! – вдруг вскрикнула она. – Вы меня пугаете. Что с вами в последнее время? Что произошло? Если нам угрожает опасность, скажите мне об этом. Я способна разделить ваши заботы, но я не могу терпеть вашу… да, именно вашу злобу! Можно подумать, что в иные минуты вы меня презираете… или даже ненавидите… За что? Неужели за то, что меня ужалила змея и это задерживает нас? Вы всегда были таким великодушным! Я думала… Колен, ради всего святого, если я в чем-то провинилась перед вами, скажите об этом прямо, а то я больше не вынесу… Если вы меня возненавидели, что со мной станется?..
На ресницах Анжелики повисли слезы. Потерять единственного, последнего друга! Это испытание казалось ей самым страшным из всех, что выпали на ее долю.
Вскочив на ноги, он рассматривал ее так бесстрастно, что можно было подумать, будто он не слышал ее слов. Этот испытующий взгляд был так тяжел, что она вдруг пожалела мекнесских пленников, которых, случалось, судил их предводитель. Должно быть, эти бедняги чувствовали себя прескверно.
– Хочешь знать, в чем твоя вина? – произнес он наконец. – Да просто в том, что ты женщина. – Его брови нахмурились, глаза потемнели, черные зрачки глядели жестко и недобро. – Я ведь не святой, моя красавица. Ты бы очень ошиблась, воображая это. Я моряк, бывший флибустьер. Убивать, грабить, работать как вол, менять порты и девок – вот моя жизнь. Я даже в плену не изменил своим вкусам. Женщины всегда были мне нужны, и я брал тех, что подвертывались под руку. Не очень-то приходилось выбирать. Бывало, Мулей Исмаил, как вздумает меня наградить, присылал одну из своих негритянок. Удачные находки случались редко. Вообще, по правде сказать, за эти двенадцать лет было многовато поста и воздержания. Когда после всего этого вдруг приходится жить бок о бок с женщиной… – он оживился, подавляя смущение гневом. – …Как ты не можешь понять? Ты что, не жила до того, как угодила в лапы Мулею Исмаилу? Взгляд у тебя вон какой смелый – можно подумать, что ты всякие виды видала… А нет бы сообразить, каково мне жить день и ночь рядом с женщиной… И какой женщиной…
Он прикрыл веками глаза. Его грубая физиономия вдруг осветилась наивным восторгом.
– …Самой пригожей, какую я когда-либо видел!
Помолчав, он продолжал вполголоса, словно говорил сам с собой:
– …Твои глаза, как бездонное море… И смотрят они на меня, и о чем-то умоляют… Твоя рука в моей руке, твой запах, твоя улыбка… Добро бы я хоть не знал, как ты сделана! Но я тебя видел… Когда тебя привязали к колонне и черные демоны подходили к тебе с раскаленными щипцами… И однажды ночью, когда ты купалась в водопаде, я видел тебя снова… А теперь еще нужно тащить тебя на спине. – Тут он опять дал волю ярости. – Нет, черт подери, это непереносимо!.. Искушения святого Антония по сравнению с этим просто чушь. Иной раз так припрет, что лучше уж быть вздернутым на дыбу или распятым на кресте, и пусть бы стервятники летали вокруг и щелкали своими погаными клювами… А ты еще спрашиваешь, с чего это я бешусь!
Он потряс сжатыми кулаками, призывая небо в свидетели своих мучений. Затем, бормоча проклятия, большими шагами удалился в пещеру.
Этот взрыв страсти удивил Анжелику. «Ну, если все дело в этом», – с облегчением подумала она. Улыбка коснулась ее губ. Она огляделась. Легкий ветерок шевелил густую листву кедров, распространяя волны их возбуждающего благоухания. Волосы Анжелики нежно касались ее щек, ласкали плечи, полуобнаженные под соскользнувшим бурнусом.
Только что в воде ручья она увидела себя такой, какой видел ее Колен Патюрель: позолоченный солнцем утонченный овал лица, огромные, загадочно светящиеся глаза. Она вспомнила, как ей хотелось прижать губы к затылку мужчины, как безумно тянуло прильнуть к теплой широкой груди, прячась от страхов, обступавших ее всякий раз, когда в этих диких местах приходила ночь. То были первые неосознанные проявления более глубокого желания, дремавшего в ее плоти. Она так долго не хотела будить его, но теперь, когда Колен высказался напрямик, вечный порыв затрепетал в ней, как птица. В отдохнувших членах быстрей побежала кровь. Жизнь… Она сорвала белый цветок гор, прекрасный и недолговечный, и поднесла его к губам.
Грудь ее вздымалась. Она дышала глубоко и счастливо. Проклятый страх отступил далеко. Небо было чистым, воздух – кристально прозрачным и ароматным. Казалось, в целом мире нет никого, кроме них двоих. Анжелика встала. Ступая босыми ногами по мягкой траве, она побежала к пещере.
Колен Патюрель стоял у входа, опершись о скалу. Сложив руки на груди, он созерцал пожелтевшие дали и бледно-зеленые подножия гор, хотя его мысли явно были заняты другим и вся фигура выражала замешательство человека, размышляющего, как выпутаться из нелепого положения, в которое он имел глупость попасть.
Он не услышал ее шагов, и она остановилась, глядя на него с нежностью. «Милый Колен! Смелое сердце! Непокоренный и скромный… Какой же он большой и широкоплечий… Своими руками мне никогда не обхватить его…»
Она встала рядом, но он заметил ее, лишь когда она прикоснулась щекой к его руке.
Вздрогнув, он резко отшатнулся:
– Стало быть, до тебя не дошло, что я тебе только что объяснил, малышка?
– проронил он.
– Я думаю, что дошло, – прошептала она.
Ее руки потянулись к груди Колена Патюреля, к его широким плечам. Он снова отпрянул и сделался пунцовым.
