– Он говорит, что если Бог выберет для расплаты мусульманина, то он сам примет смерть, потому что он мулла, то есть алжирский священник.
– Ладно! Но хватит кривляний. Бросай ракушку, ты, старая обезьяна!
Мулла подбросил легкую раковину.
– Орел! – д'Эскренвиль разразился истерическим смехом. – Ах ты, старый притворщик! Повезло тебе, сумел выиграть. Теперь пусть христиане выбирают своего священника. Что? Давайте, давайте, где тот, кто вас благословляет? Ни одного священника? Так-таки нет священника?.. Нет священника? – кричал д'Эскренвиль с безумным смехом. – Тогда устроим другую потеху. Пусть судьба выбирает между самым старым и самым молодым из рабов-христиан. Ну, не моложе десяти лет. Я все-таки не Минотавр.
Воцарилась мертвая тишина, потом раздались женские вопли, матери старались укрыть своим телом прижимавшихся к ним мальчишек-подростков.
– Поторапливайтесь! – рявкнул д'Эскренвиль. – На корабле правосудие совершается быстро. Выходите сюда, а то я…
Эту исступленную речь прервал сильный глухой взрыв, раздавшийся в глубине корабля. Все были ошеломлены. Потом раздался крик:
– Пожар!
Над кормой поднялось облако белого дыма, вырывавшегося из вентиляционных отверстий. Рабы заметались в панике, но бичи сторожей быстро навели среди них порядок.
Д'Эскренвиль со своим помощником бросились на корму.
– Чья первая вахта? – проревел он.
Несколько испуганных матросов вышли вперед.
– Четверо к люку – поднять его, еще четверо спуститесь вниз и посмотрите, что там творится! Дым идет из отсека, где лежат припасы, возле камбуза.
Никто, однако, не шевельнулся. Все словно окаменели.
– Это дьявольский огонь, ваша светлость, – пролепетал один из матросов. – Посмотрите, какой дым, это не наш, не христианский дым…
Действительно, вырывавшиеся из люка струи дыма тяжело тянулись над самой палубой, они были то густобелые, то расплывались, словно туман над болотом. Д'Эскренвиль сделал шаг вперед и протянул руку ладонью вверх, согнув ее горсточкой, потом поднес к носу.
– Странно пахнет…
Опомнившись, он выхватил пистолет из-за пояса Корьяно и заорал:
– Сейчас пущу вам всем пули в зад, если не спуститесь вниз, как приказано.
В эту минуту среди клубов пара люк приоткрылся. Все закричали, и сам д'Эскренвиль отступил на шаг.
– Призрак!..
– Выходец с того света!
Из самого густого клуба дыма вышла фигура, закутанная во что-то белое и влажное, и глухой голос произнес:
– Прошу вас, господин д'Эскренвиль, не беспокойтесь. Это ничего, вовсе ничего… Не стоит вашего внимания…
– Что… Что это значит? – прорычал растерявшийся пират. – Ах ты, проклятый алхимик! Мало того, что все утро мы тебя проискали, ты еще пожары устраиваешь у меня на борту!
Фигура медленно выпутывалась из белого кокона. Сначала появилась голова и бороденка Савари, потом он чихнул, закашлялся, снова укрылся своим саваном, протянул руки, жестикулируя, и наконец скрылся в люке, захлопнув его за собой.
Анжелике, как и всем присутствующим, казалось, что совершается какое-то колдовство. Но вскоре Савари появился опять, поднявшись по лестнице, ведущей на второй мостик. Он был спокоен и как будто очень доволен, хотя лицо его было в саже, а от порванной и запачканной одежды исходил странный сладковато-тошнотворный запах. Он объяснил, что пожара нет, а пары и взрыв вызваны проделанным им «опытом, обещающим чрезвычайно много для науки вообще и для плавания по морю, в частности».
Предводитель пиратов оглядел его и крикнул яростно:
– Ты что же, не сбежал?
– Я? Зачем мне бежать? Мне очень хорошо у вас на корабле, ваша светлость.
– А каик? Кто спустил его в море?
Над поручнями показалось курносое румяное лицо молодого матроса, поднимавшегося по спущенной с борта веревочной лестнице. Он остановился, растерявшись.
– Каик, хозяин?.. Это я взял его и поехал утром на остров за вином.
Д'Эскренвиль успокоился, а Корьяно позволил себе рассмеяться.
– Ох, хозяин. С тех пор как сбежал этот проклятый марселец, вам только и мерещатся побеги. Это ведь я приказал Пьеррику отправиться с утра пораньше за вином.
– Идиот! – Раздосадованный пират пожал плечами и отвернулся. И тут он увидел Анжелику.
Хмурое лицо его расправилось. Он сделал усилие, чтобы показаться любезным.
