– Вы сошли с ума!..
Когда он опустил ее на пол, у нее кружилась голова, и она в самом деле только и могла, что смеяться.
Дети были в восторге. Никогда раньше им не доводилось видеть столько интересного сразу, да еще в час, когда их обычно укладывали спать. Эта новая страна нравилась им все больше и больше. Хорошо бы остаться здесь навсегда!
– Мама, – крикнула Онорина, – у нас что, опять война?
– Война? Нет! Упаси Бог! Откуда ты это взяла?
– Ты стреляла из большого пистолета.
– Это я просто так, чтоб было веселее.
– Но ведь на войне весело, – сказала Онорина. Она была явно разочарована.
– Как, – вскричала Анжелика, – неужели тебе нравится слушать грохот выстрелов, видеть раненых, убитых?
– Да, нравится, – подтвердила Онорина.
Анжелика смотрела на нее с изумлением – ведь матери всегда удивляются, впервые открывая для себя внутренний мир своих детей.
– Но.., мне казалось, ты была опечалена, когда увидела, что Колючий Каштан…
Девочка как будто что-то вспомнила, и ее личико омрачилось. Она вздохнула.
– Да, бедный Колючий Каштан – ведь он умер.
Но она тотчас же заулыбалась снова.
– Зато как интересно, когда все вокруг кричат, бегают, падают. И все такие сердитые. Дым хорошо пахнет, и ружья стреляют: бах! бах! бах! Ты споришь с господином Маниго, и он становится весь красный.., и ты меня везде ищешь, а потом обнимаешь крепко-крепко… Ты меня очень любишь, когда война. Загораживаешь меня собой, чтобы солдаты меня не убили. Потому что ты не хочешь, чтоб я умерла… Я ведь живу еще очень-очень мало, а ты уже долго…
Слушая эту речь, Анжелика испытывала одновременно и беспокойство, и гордость.
– Не знаю, может быть, во мне говорит материнское тщеславие, но мне кажется, она высказывает суждения, необыкновенные для своих лет.
– Когда я вырасту, – продолжала Онорина, пользуясь тем, что наконец-то ее со вниманием слушают, – я всегда буду воевать. У меня будет конь и сабля и два пистолета… Как у тебя, – сказала она, посмотрев на Жоффрея де Пейрака,
– но у моих рукоятки будут золотые, и я буду стрелять еще лучше.., еще лучше, чем ты, – заключила она, с вызовом глядя на мать.
Подумав, она добавила.
– Кровь красная. Это красивый цвет.
– Но ведь это ужасно.., то, что она говорит, – прошептала Анжелика.
Граф де Пейрак смотрел на мать и дочь и улыбался. Его и радовало, и удивляло, что они настолько разные. Рядом с девочкой Анжелика с ее нежностью и материнской любовью выглядела такой мягкой, такой простодушной. Нет, она никогда не была – не могла быть – грозной соперницей госпожи де Монтеспан или предводительницей бунтовщиков, скачущей во главе своего войска по лесным дорогам Пуату. Трудно поверить, что это она только что с холодной уверенностью поднимала тяжелый пистолет.
Анжелика взглянула на него, словно спрашивая его мнение. Воинственный пыл дочери явно поставил ее в тупик, однако она быстро нашла, чем себя успокоить:
– Она любит войну… Что ж, в конце концов, это благородное чувство. Мои предки не отказались бы от нее.
Она настолько забыла пережитый ужас, что ей и в голову не пришло, что свою удивительную и пугающую страсть к войне девочка могла унаследовать не только от ее предков. Жоффрей де Пейрак подумал об этом, но вслух не сказал ничего.
Он снял с пальца изящное золотое кольцо с крупным бриллиантом и протянул Онорине. Та с жадностью схватила его.
– Это мне?
– Да, мадемуазель.
Анжелика не преминула вмешаться.
– Это украшение очень ценное. Нельзя превращать его в игрушку.
– Природа здесь столь дика, что приходится переоценивать ценности. Маисовая лепешка и добрый костер оказываются куда ценнее, чем кольцо, за которое в Версале иные, не задумываясь, погубили бы душу.
Онорина вертела кольцо и так и сяк. Сначала она приложила его ко лбу, потом надела на большой палец и наконец стиснула обеими руками.
– Почему ты подарил мне его? – пылко спросила она. – Потому что ты меня любишь?
– Да, мадемуазель.
– А почему ты меня любишь? Почему?
