– Потому что я ваш отец.
От этих слов личико Онорины преобразилось. Она онемела. На круглой мордашке отразились изумление, ликующая радость, невыразимое облегчение и безграничная любовь.
Задрав голову, она с восхищением глядела на одетого в черное грозного кондотьера, стоящего у ее изголовья, и его загорелое, иссеченное шрамами лицо казалось ей самым прекрасным из всех, которые она когда-либо видела.
Вдруг она повернулась к Анжелике.
– Вот видишь, я же тебе говорила, что найду его на другой стороне моря!..
– Не кажется ли вам, мадемуазель, что сейчас уже пора спать? – спросил Жоффрей де Пейрак тем же учтивым и уважительным тоном.
– Да, отец!
Онорина на удивление послушно скользнула под одеяло, сжимая в ручке кольцо, и почти тотчас уснула с выражением полного блаженства на лице.
– Господи, – сказала растерянная Анжелика, – как вы догадались, что девочка хочет найти себе отца?
– Меня всегда интересовали мечты, таящиеся в сердцах женщин, и, насколько это в моих силах, мне нравится их исполнять.
Анжелика переставила деревянную осветительную плошку, чтобы ее свет не падал на Онорину и Лорье.
В соседней комнате госпожа Каррер и жена булочника укладывали остальных детей. Жоффрей де Пейрак подошел к очагу. Анжелика тоже подошла и подбросила в огонь полено.
– Какой вы добрый, – сказала она.
– Какая вы красивая!
Она взглянула на него с благодарной улыбкой, потом со вздохом отвернулась.
– Как бы я хотела, чтобы вы хоть иногда смотрели на меня так, как смотрите на Абигель. С дружеским расположением, доверием, симпатией. Можно подумать, вы опасаетесь, что я вас предам.
– Вы заставили меня страдать, сударыня.
Анжелика сделала протестующий жест.
– Разве вы способны страдать из-за женщины? – в ее голосе прозвучало сомнение.
Она присела у очага. Он придвинул табурет и сел рядом, глядя на огонь. Анжелике хотелось снять с него сапоги, спросить у него, не голоден ли он, не хочет ли пить. Ей очень хотелось хоть как-то поухаживать за ним, но она не смела. Ведь она не знала, что может понравиться этому незнакомцу, ее мужу, который иногда кажется ей таким близким, а иногда, наоборот – далеким и враждебным.
– Вы созданы для жизни одинокой и свободной, – сказала она с грустью. – Я уверена, что рано или поздно вы покинули бы меня, покинули Тулузу, чтобы отправиться на поиски новых приключений. Ваше стремление познавать мир неутолимо.
– Вы покинули бы меня первой, дорогая. Порочное общество, которое нас окружало, не позволило бы вам остаться верной супругой, ведь вы были одной из прекраснейших женщин Франции. Вас бы всевозможными способами побуждали испытать силу своих чар и на других мужчинах.
– Но разве наша любовь не была достаточно сильна, чтобы все преодолеть?
– Ей бы не дали времени окрепнуть.
– Пожалуй, – прошептала Анжелика. – Чтобы стать хорошим мужем или хорошей женой, нужен долгий срок.
Сцепив руки на коленях, Анжелика неотрывно глядела на пляшущее в очаге пламя, но всем своим существом, всей кожей чувствовала – он здесь, с нею, и это чудо, его близость, воскрешало в ее памяти те далекие вечера в Лангедоке, когда они вот так же сидели рядом и разговаривали. Она клала голову ему на колени и завороженная его рассказами (в них ей всегда открывалось что-то новое), смотрела на него мечтательно и пылко. Потом он незаметно переходил от серьезного разговора к шуткам, а от тех – к любви. Но как же они были редки, эти упоительные часы…
Она так часто мечтала о несбыточном, невозможном – о его возвращении! Даже в те времена, когда она думала, что он мертв, ей случалось – когда на душе бывало особенно тяжко – мысленно представлять себе их чудесное воссоединение. Король Людовик прощает Жоффрея де Пейрака, ему возвращают титул, земли, состояние, и она снова живет рядом с ним – счастливая, влюбленная. Но эти сладкие фантазии всегда быстро рассеивались. Разве можно себе вообразить, чтобы гордый граф Тулузский стал умолять о прощении, когда вся его вина состояла лишь в том, что он вызвал зависть своего государя? Чтобы Жоффрей де Пейрак сделался послушным, подобострастным придворным? Нет, немыслимо, король никогда бы не позволил ему вернуть себе прежнее могущество, а Жоффрей никогда бы не склонился перед королем. Слишком сильна в нем потребность действовать, созидать. В Версале он всегда вызывал бы враждебность и подозрение.
Она устало улыбнулась.
– Тогда мы, быть может, должны радоваться жестокой разлуке. Ведь она по крайней мере не дала нашей любви превратиться в ненависть, как это случалось со многими другими…
Он протянул руку и легко погладил ее по затылку.
– Сегодня вечером вы печальны. Вы, неукротимая амазонка, изнемогаете от усталости!
Его ласка, его голос возвратили ей силы.
– Нет, я чувствую, что могу построить еще несколько хижин, а если будет нужно – сесть в седло и последовать за вами. Но меня не оставляет страх – ведь вы хотите уехать без меня.
