потрескивающего в лампах масла шел теплый запах, смешиваясь с ароматами стоящих на столе кушаний: жареной дичи, местных овощей и фруктов.
На обоих концах стола были поставлены блюда с ярко-желтыми поджаренными кукурузными початками. Жоффрей де Пейрак приказал слугам налить в одни кубки красное вино, в другие – белое, прозрачное. Затем, отослав их, внимательно оглядел стол, чтобы убедиться в том, что для их скромного ужина все приготовлено как надо.
«Он никогда не перестанет быть знатным сеньором», – подумала Анжелика.
Да, у Жоффрея тоже есть та благородная, присущая истинному дворянину черта, которая ее так привлекала в Филиппе – способность противостоять усилиям природы, упорно стремящейся низвести человека до положения своего раба и заставить его отказаться от того, что его возвышает: утонченных привычек, учтивых манер, пристрастия к роскоши. Как Филипп дю Плесси умел назло всем тяготам войны неизменно появляться не иначе как в искусно украшенной серебряной кирасе и с кружевными манжетами, так и Жоффрей де Пейрак, что бы ни проделывала с ним судьба, неизменно был изящен и элегантен.
Понадобились объединенные старания самых гнусных негодяев и его собственная решимость вырваться из их лап, чего бы ему это ни стоило, чтобы на время превратить его в униженного, одетого в рубище бродягу, с трудом волочащего по дорогам свое израненное тело. Анжелика не знала всего, не знала, какой жестокий поединок с болью и немощью пришлось ему выдержать, но она о многом догадывалась, глядя на его прямую, гордую осанку и шрамы на лице, особенно заметные в странном свете венецианских люстр. Его легкая походка была обретена ценой невероятных мучений, о чем свидетельствовал его навсегда сломанный голос. А между тем он казался человеком из стали, готовым вынести на своих плечах все трудности новой жизни с ее борьбой, надеждами, победами.., а может быть – кто знает? – и разочарованиями.
Сердце Анжелики исполнилось безграничной нежностью. Когда она думала о том, что он перенес, он более не внушал ей страха и ей, как и всякой женщине, хотелось прижать его к сердцу, заботиться о нем, врачевать его раны. Разве она не жена ему? Вот только судьба их разлучила.
Но теперь он, похоже, в ней не нуждается. Он прожил немалую часть своей жизни, не испытывая потребности в ней, Анжелике, и, как видно, не тяготясь своим одиночеством.
– Как вам понравились мои владения?
Анжелика повернулась к узкому оконцу, через которое в комнату врывался рев прибоя. Форт, построенный специально для того, чтобы Жоффрей де Пейрак мог останавливаться в нем, когда приплывал в Голдсборо, стоял на берегу гавани – он был обращен к яростно бушующему океану. Такой выбор говорил о тайных страданиях того, кто здесь жил, быть может, о том, что душу его одолевает скорбь. Человек, предпочитающий предаваться грезам, созерцая дикую стихию, нередко делает это потому, что в ней он видит отражение того, что творится в его собственном сердце.
О какой женщине думал Жоффрей де Пейрак, уединившись в этом орлином гнезде и слушая грохот океанских валов? О ней, Анжелике?
Нет, он грезил не о ней. Он думал о том, как лучше организовать экспедицию к истокам Миссисипи, чтобы найти там золото, или о том, какого рода колонистов поселить на своих землях.
Она ответила:
– Маленькая речка Гаронна была куда спокойнее, чем этот гневливый океан.., просто серебряная ниточка под луной. Там веял душистый ветерок, а не этот ужасный ветер, что пытается ворваться к нам сюда, чтобы задуть лампы.
– И юная супруга с берегов Гаронны тоже была куда безобиднее, чем та, которую нынче вечером я привел в свое логово на краю света.
– А ее супруг был куда менее грозен, чем тот, с кем она повстречалась теперь.
Они посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись.
Анжелика закрыла деревянный ставень, шум ветра и моря стих, и в комнате тотчас воцарился какой-то необычайный, таинственный уют.
– Как странно, – негромко проговорила она, – мне кажется, что все отнятое вернулось ко мне сторицей. Я думала, что навсегда покинула край моего детства, землю предков. Но растущие вокруг леса напоминают мне Ньельский лес, только здесь они еще больше, гуще, красивее. И это, пожалуй, можно сказать также и обо всем остальном. Все здесь огромно, намного больше, выше, прекраснее: жизнь, будущее.., наша любовь.
Последнее слово она произнесла совсем тихо.., почти с робостью, и он, казалось, его не расслышал.
Однако, немного помолчав, он продолжил начатую мысль:
– Помнится, в том маленьком загородном доме на Гаронне у меня было множество прелестных безделушек, но я готов держать пари, что здешнее убранство больше под стать вашему воинственному нраву.
Анжелика поняла, что от него не укрылся тот восхищенный взгляд, который она, едва войдя, бросила на висящее на стенах оружие. У нее чуть было не сорвалось с языка, что у нее есть и иные, вполне женские склонности и желания, но тут она увидела в его глазах лукавые искорки и промолчала.
Он спросил:
– Не ошибусь ли я, предположив, что кое в чем вы похожи на других дам и вас все же привлекают эти приготовленные для вас лакомства? Хотя им, конечно, далеко до тех, которыми вас потчевали при дворе.
Анжелика покачала головой:
– Я изголодалась по другому…
– По чему же?
Она почувствовала, как его рука легла ей на плечи.
О, счастье…
