родились в Средиземноморье и были католиками.
Эта мысль заставила графа де Пейрака улыбнуться. Однако четверо гугенотов не ответили на его улыбку и продолжали все так же стоять с каменными лицами. Требовалась редкостная проницательность, чтобы определить, что выражают их взгляды: дружеские чувства, равнодушие или ненависть.
– Монсеньор, – начал Ле Галль, – время идет, а мы пребываем в бездействии. Мы пришли к вам сегодня, чтобы попросить вас сделать нам одолжение и включить нас в свой экипаж. Вы видели, чего я стою как лоцман, когда я провел судно через пролив под Ла-Рошелью. Я плавал десять лет и был хорошим марсовым. И я, и эти трое моих товарищей можем быть вам полезны, ведь не секрет, что некоторые из ваших людей были ранены в схватке под Ла-Рошелью и еще не поправились. Мы их заменим.
Он представил своих спутников: Бреаж, корабельный плотник, Шарон, его компаньон по ловле рыбы, в прошлом тоже марсовой. Марангуэн, его зять, немой, как рыба, но не глухой – он, как и многие, поплавал юнгой на торговом судне, прежде чем заняться ловлей рыбы и лангустов.
– Мы хорошо знаем море, и у нас прямо руки чешутся – хочется залезть на реи, чтобы сплеснивать снасти и чинить паруса.
У Ле Галля был прямой, честный взгляд. Жоффрей де Пейрак не забыл, что именно он провел «Голдсборо» через опасный пролив, и понимал, что если кто и может установить связь между экипажем и протестантами, то только Ле Галль.
Однако он долго колебался, прежде чем послать за боцманом и рассказать ему о предложении гугенотов.
Уродец-боцман не разделял опасений своего хозяина, напротив, он был очень доволен. Его узкий, похожий на Рубец от удара сабли рот растянулся в некоем подобии улыбки, приоткрыв гнилые зубы. Он подтвердил, что людей не хватает. После того, как часть команды уволилась и сошла на берег в Испании, в экипаже каждый человек был на счету, сказал он, а пятеро раненных в сражении под Ла-Рошелью и вовсе зарезали его без ножа. Можно сказать, что приходится работать с половинной численностью команды. Отсюда и его, боцмана, плохое настроение, которое ему с большим трудом удается скрывать. В ответ на это признание матросы, прислушивавшиеся к разговору, разразились гомерическим хохотом. Потому что плохое настроение, а лучше сказать, злость, являлось у боцмана Эриксона состоянием всегдашним и неизменным и было даже страшно подумать, что будет, если он вдобавок перестанет его «скрывать».
– Хорошо, вы наняты, – сказал Рескатор четверым ларошельцам. – Вы знаете английский?
Они знали его достаточно, чтобы понимать команды боцмана. Рескатор оставил их в распоряжении Эриксона и вернулся на капитанский мостик.
Опершись на позолоченные перила мостика, он смотрел вперед и не мог оторвать взгляда от полоски света, которая прорезала вдруг наступившую темноту. Свет шел из щели над дверью, за которой размещались протестанты. Там, среди этих людей, чью враждебность он ощущает, живет Анжелика. С кем она – заодно с ними и против него? Или, как и он сам, одинока меж двух миров? И не принадлежит ни к одному, ни к другому?.. Сумерки, окутавшие корабль, быстро сгущались. Матросы зажгли фонари и сигнальные огни. Абдулла стоял на коленях и с осторожностью первобытного дикаря, стерегущего драгоценный огонь, раздувал рдеющие в глиняном горшке угли.
От невидимого во мраке моря исходила тяжкая, гнетущая тоска, порождение сумрачного Севера, и та томительная тревога, что поражала сердца древних викингов и всех моряков мира, у которых хватало отваги доплывать до края света, держа курс на неподвижную Полярную звезду.
Льдов уже можно было не бояться, ничто не предвещало бури. Но на душе у Жоффрея де Пейрака было неспокойно. Впервые за все время, что он плавал по морям, что-то на корабле ускользало из-под его власти. Какая-то незримая граница разделила «Голдсборо» надвое. Матросы тоже были встревожены, потому что понимали – капитан чем-то озабочен. И уже не в его силах было их успокоить.
Груз всех этих десятков человеческих жизней, за которые он был в ответе, вдруг навалился на него всей тяжестью, и он почувствовал, что устал.
Ему уже не раз доводилось подходить к перекресткам жизни, когда кончался один этап пути и надо было искать другое направление и все начинать заново. Правда, в глубине души он всегда знал, что на самом деле вовсе не начинает заново, а только продолжает давно намеченный путь, мало-помалу открывая таящиеся на нем неведомые горизонты. И все же каждый раз он должен был отказываться от привычного образа жизни, как змея сбрасывает старую кожу, и оставлять позади прежние привязанности и дружеские связи.
После этого рейса надо будет вернуть Абдуллу в его пустыню, он не перенесет жизни в северных лесах. Язон отвезет его к золотистым берегам Средиземного моря, его и старого марабута Абд-эль-Мешрата. Абдулла, бдительный страж, много раз спасал жизнь своего господина, а его привычки уважал, точно некие священные ритуалы. «Найду ли я хоть одного могиканина, который сумел бы приготовить мне кофе? Наверняка нет! Придется тебе обходиться без кофе, старый ты бербериец…» Подумав об Абд-эль-Мешрате, он представил себе, как тот сидит сейчас в своей каюте, которую специально для него оборудовали под ютом, постаравшись сделать ее как можно более удобной.
Его худое, истощенное аскетичной жизнью тело закутано в теплые меха и он наверняка неутомимо пишет. Ему шестьдесят два года, но его жажда знаний так остра, что когда его друг, граф де Пейрак, покидал Средиземное море, старик чуть ли не умолял взять его с собой, чтобы исследовать Новый Свет. Мудрый марабут с радостью пустился бы даже в кругосветное путешествие, чтобы доставить себе новые темы для размышлений. Такая открытость ума довольно редко встречается у мусульман… Абд-эль-Мешрат был слишком широко образован, чтобы нравиться такому фанатику, как его государь, султан Мулей Исмаил.
Жоффрей де Пейрак знал это и потому выполнил просьбу старика, которого любил. Он понимал, что увозя Абд-эль-Мешрата из Марокко, он, скорее всего, спасает ему жизнь.
Пятнадцать лет назад Абд-эль-Мешрат принял его в роскошном медресе, которое тогда принадлежало ему, человеку знатному, святому и высокомудрому, глубоко почитаемому всеми жителями Феса. Жоффрей де Пейрак прибыл туда из Сале на носилках. Сейчас ему живо вспомнилась та давняя встреча. Лежа у ног своего арабского друга, он с трудом верил, что завершил эту полную опасностей одиссею живым и что он, христианин, презренный неверный, находится в самом сердце таинственного Магриба. Прикованный к постели, чувствуя, что разум его изнемогает от непрестанной боли и тягот изнурительного пути по морю и пустыне, когда единственной его опорой и источником сведений о том, что творится вокруг, был верный мавр Куасси-Ба (а тот сам был напуган, очутившись среди себе подобных и, вращая глазами, повторял: «Все они тут дикари»), граф не раз мысленно спрашивал себя, что ждет его в конце этого бесконечного путешествия.
И наконец – встреча с Абд-эль-Мешратом, его другом, с которым он некогда познакомился в Испании, в
