брошенных на пол, другие на камнях очага, а некоторые просто на полу, испачканном золой. Дети, склонившись к котлу, уже насыщались ароматным запахом.
Индейцев угостили виргинским табаком, и они закурили свои трубки, вытащив их из-за пояса, но от водки с презрением отказались.
– Не думаешь ли ты, что мы смогли бы выстоять в борьбе со злыми духами зимы, в чем ты мог убедиться, если бы пили это зелье, которое белые привезли, чтобы украсть наши души? – сказал Тахутагет графу де Пейраку.
– Какая же сила, какой Бог помогает вам выдержать зимние холода, не защищая свое тело одеждой, как это вынуждены делать мы, белые? – спросил граф.
– Это не Бог, это Оранда, – важно отвечал индеец. – Дух Жизни. Он везде – в зернышке маиса, которое кормит тебя, в воздухе, который тебя окружает и которым ты дышишь, в огромном небе.
– Как вы думаете, они так и пришли из самой страны ирокезов? – прошептала Анжелика, отведя в сторонку старого Элуа, помогавшего ей собирать миски и деревянные кружки, чтобы приготовить праздничный стол.
– Ну посудите сами! – ответил старик, пожимая плечами. – Их выносливость и их проклятое колдовство все же имеют пределы! Но они дьявольски хитры и разыграли для нас это маленькое представление. Наверняка они припрятали свои меховые одежды, одеяла и провизию в каком-нибудь тайнике недалеко отсюда и, сделав специальные упражнения для дыхания, предстали перед нами чуть ли не в чем мать родила, чтобы ошарашить нас. Признайтесь, вышло не так уж плохо. Я лично видел, как они выдерживали в таком виде по два дня и две ночи зимой…
Анжелика одну за другой наполняла протянутые миски, а в ее ушах все еще звучали слова ирокеза:
«…Пусть каждый из нас даст по горсти фасоли, чтобы сохранить жизнь Кавы, белой женщины, которая спасла жизнь Уттаке, верховного вождя Союза пяти племен…»
Она была настолько возбуждена, что даже, казалось, силы вернулись к ней. Переложив свою порцию фасоли в маленький чугунок, она отнесла его к себе в спальню и поставила там на угли около огня в очаге. Свое ожерелье-вампум она тоже положила в спальне на скамью. Возвратясь в залу, она села за общий стол, просто посидеть вместе со всеми. Когда Онорина поела, она, согрев постель, уложила ее спать, совсем разомлевшую от обильной и непривычной пищи, и, хорошенько подоткнув девочке одеяло, долго с нежностью смотрела, как малютка погружается в сон, наконец-то безмятежный.
Тахутагет, державший про запас свои сюрпризы, к концу трапезы высыпал из мешка примерно один буасо мелкого риса, тонкого и длинного и такого прозрачного, словно кристаллики.
– Это те самые зерна, что они выращивают в воде на берегу Верхнего озера,
– сказал Элуа Маколле. – Им действительно удается собрать там урожай, но его никогда не хватает, чтобы всех накормить.
– Но достаточно, чтобы спасти от смерти, – сказал Тахутагет. Он посмотрел на Маколле как на невежду. – Этот рис, – сказал он, – не пища, а лекарство.
Он объяснил графу де Пейраку, что нужно рассыпать зерна на большом блюде, смочить водой и поставить в теплое место. Как только прорежутся маленькие зеленые росточки, белым людям достаточно будет немного пожевать горстку риса, чтобы поправиться от болезни, которая зимой уносит у них каждого десятого. И индеец постучал грязным пальцем по своим белоснежным зубам, великолепным, ровным зубам, которые никогда не знали, что такое цинга.
– Если я правильно понял, этот рис спасет нас от цинги, – пояснил своим людям де Пейрак. – Э-э, черт побери, а ведь верно же, этот росток, каким бы крохотным он ни был, он тем не менее росток новой жизни, которая предохраняет от болезни. Но достаточно ли будет съесть такую малость?
Однако Тахутагет заверил его, что этого вполне достаточно, и тогда граф де Пейрак встал, чтобы вместе с ирокезом разложить рис так, как тот ему советовал.
– Возблагодарим Бога, – заключила госпожа Жонас, собирая миски.
Мэтр Жонас пошел за своим молитвенником.
Глава 18
Когда Анжелика убедилась, что все насытились и уснули или засыпают, она прошла в свою спальню. Завывание ветра за окном уже не казалось ей таким неумолимым. Вся комната была пропитана запахом рагу, которое томилось на углях. Анжелика подкинула в очаг дров, чтобы стало немножко посветлее, села и положила на колени ожерелье-вампум. Она гладила пальцами словно атласные, густо нанизанные бусинки – плод долгой и кропотливой работы. Когда она только приехала в Америку, она не понимала значения вампума. Она с удивлением наблюдала, как обменивались индейцы этими полосками кожи с бусинками или ракушками. Здесь, в Америке, вампумы останавливают войны, учреждают мир, они представляют для индейцев сокровище куда более ценное, чем некогда для Медичи все их золото. Племя, у которого много вампумов, считается богатым. Оно отдает их, потерпев поражение в войне, и это повергает его в бедность.
И вот теперь Анжелика смотрела на эти ракушки, обкатанные морскими волнами, поцарапанные песком, нежно подкрашенные в таинственных дебрях изумительной алхимической лаборатории природы, на эти бусинки, обточенные и продырявленные мастерами, которые ревниво хранят свои секреты, перебранные пальчиками маленьких девочек, соединенные руками женщин в символический рисунок и наконец благоговейно преподнесенные ей, Анжелике, этим вождем в знак высочайшего уважения к ней со стороны красной расы американцев. Индейцы не умеют писать, они выражают свои чувства сердцем, вкладывая их в эти ожерелья, умело сделанные из кожи, бусинок и ракушек. Этими ожерельями американская раса пишет свою историю, они служат здесь охранными грамотами.
Анжелика разглядывала рисунок: на нем были символически изображены пять женщин, сидящие по обеим сторонам какого-то священного знака, который, как можно было предположить, представлял ее, Анжелику. Крохотные бусинки, видимо изображающие зерна фасоли, были разбросаны по всему рисунку на белом фоне кожи, словно темно-синие звезды. По краю ожерелья проходила полоска фиолетовых бусинок, а рядом еще одна – белых, расположенных более редко. Широкое и длинное, с аккуратной кожаной бахромой, оно было истинным произведением искусства. Когда-нибудь ей позавидуют, что она владеет этим свидетельством уважения ирокезов. И она еще долго перебирала руками вампум.
Когда ее восторг и возбуждение утихли, она вернулась к мыслям более будничным. Она переложила в миску рагу, от которого шел пар, потом принялась медленно есть, прижимая миску к себе, полузакрыв глаза
