Анжелика постоянно была настороже. В любом событии она прежде всего старалась предугадать опасность и тут же начинала изыскивать средства, чтобы избежать ее. Де Пейрак смотрел на жизнь другими глазами, он верил в удачу и действительно считал, что даже из самого трудного положения всегда можно найти выход. Анжелике оставалось только завидовать его оптимизму.
И сейчас де Пейрак был спокоен. Однако он чуть не потерял свое спокойствие, когда, наконец, улучив минуту, Анжелика сказала ему, что вождь могавков жив и что из-за тяжелого ранения он не мог добраться до ирокезов и призвать своих братьев к мщению. Уттаке в их руках, здесь, в Катарунке, ей удалось спасти его жизнь, и сейчас она выхаживает его.
– Где же вы были раньше? Что же вы молчали? – вскричал де Пейрак, едва сдержавшись, чтобы не ударить кулаком по столу. – Известие, по-моему, заслуживает внимания. Оно может в корне изменить все планы. Впрочем, что значит изменить! Вы даже не представляете, как оно облегчает нашу судьбу! Теперь я почти уверен, что все мои замыслы осуществятся и все произойдет именно так, как я задумал.
– Нельзя ли узнать, на что вы решились?
– Пока нет.
– Вы собираетесь защищать форт? Нам придется сражаться?
– Да! И возможно, до последнего… Мы хорошо вооружены и смогли бы одолеть их войско. Но наша победа над ними одновременно явилась бы и нашим поражением, они все равно не дали бы нам здесь житья, и рано или поздно нам пришлось бы покинуть эти места. Я предпочитаю пойти другим путем.
– Каким же?
– Пока я не могу сказать вам ничего.
– Конечно, я слишком глупа, чтоб оценить ваши планы! – с гневом и обидой воскликнула Анжелика. – Вы забываете, что я тоже командовала военным отрядом… Вы считаете, что мое место на кухне. Ваше недоверие ко мне, ваша скрытность приводят меня в отчаяние!
– О! Зато вы удивительно откровенны! Вы так щедры на объяснения своих поступков и чувств!.. Вы даже до сих пор не рассказали мне, что произошло между вами и Уттаке, в результате каких событий, какой неосторожности с вашей стороны вам удалось в тот вечер захватить в плен и привести, как на поводке, самого страшного врага белых. Вы находите, что в этом нет ничего странного? Что это не требует объяснений? Вы куда-то исчезаете, возвращаетесь, если вам заблагорассудится, рискуете жизнью, совершаете удивительные и безумные вещи… И вы, видимо, считаете, что все это не имеет ко мне никакого отношения?.. Вот и сегодня… вы спасли жизнь Уттаке, но вы молчите об этом в течение многих часов, словно я чужой вам человек, к которому вы не смеете подойти. А как вы думаете, в тот вечер, когда эти проклятые французы пожирали вас своими глазами, а вы с таким искусством кокетничали с ними, меня это приводило в восторг? Вам, может быть, кажется, что мне всегда легко и отрадно с вами?
Они почти с ненавистью смотрели в глаза друг другу, потом в их лицах что-то дрогнуло и оба рассмеялись.
– Любовь моя, – сказал Жоффрей, притянув ее к себе, – простите мою резкость. Я слишком люблю вас, и в этом мое несчастье. Я постоянно боюсь, что вы снова ускользнете от меня и что ваша неосторожность погубит вас. Однако признайтесь, что ваша скрытность ничуть не уступает моей… И тем не менее я с каждым днем все больше убеждаюсь, как бесконечно вы мне дороги. Сегодня утром я, наверно, задохнулся бы от отчаяния, не будь вас рядом со мной. Ведь по вашим глазам я видел, что вы испытываете совершенно то же, что и я. Возможно, это и помогает мне держаться. Мы очень близки друг другу, любимая, может быть даже ближе, чем это вам кажется. Однако я вам ничего не скажу. Пока не скажу, моя радость. Наберитесь терпения, прошу вас. Со мною рядом верные и опытные советники, Перро и Мопертюи, они одобряют то, на что я решился.
Он взял лицо Анжелики в свои ладони, поднял его и заглянул ей в глаза.
– Доверьтесь же мне, дорогая!
Под его ласковым взглядом, которому она никогда не умела противиться, ей оставалось только в знак согласия опустить веки и покориться.
Уттаке открыл глаза. В светлом проеме распахнутой настежь двери он увидел две фигуры. Мужчина и женщина стояли над ним, тесно прижавшись друг к другу. Он снова сомкнул веки, ибо знал, что об эту стену разбивается вся его ненависть.
– Уттаке, я приветствую тебя, – торжественно и печально произнес де Пейрак. – Я принес тебе скорбную весть. Мужайся, брат мой. Этой ночью Сваниссит, Онасатеган, Анхисера и Ганатуха предательски убиты патсуикетами.
– Я знаю. Я все видел.
– Уттаке, я храню в своей памяти все, что мне говорил Сваниссит. Мне известно, что ты его преемник. Я приветствую в твоем лице вождя Союза пяти племен.
Индеец ответил не сразу, и, когда заговорил, голос его звучал совсем глухо:
– Ты позвал нас к себе в Катарунк, пригласил войти в твой дом, и под твоей крышей нас ждало страшное предательство!
– Кто совершил это злодейство? Ты же все видел, скажи мне!
– Барон де Модрей и его проклятые сообщники – патсуикеты, дети Черного Платья.
– Значит, ты знаешь, что моей вины тут нет. Ты должен понять, Уттаке: тот, кто убил ваших вождей, предал и меня! Не заставляй же краснеть от стыда мое лицо, оно и так обагрилось кровью, и кровь эта пролилась тоже по вине патсуикета. Смотри!
И он показал на повязку, стягивавшую его лоб. Казалось, Уттаке колеблется; затем он с трудом приподнялся на локтях, и горькая гримаса исказила его застывшее лицо.
– Какое мне дело до ссор между белыми? – с презрением проговорил он. – Вы все заодно. И я вас всех одинаково ненавижу.
– Лихорадка помрачила твой разум, Уттаке. Что бы ты ответил, если б я стал обвинять ирокезов в преступлении, которое совершили гуроны, только потому, что вы принадлежите к одной расе?
