Герцогиня слегка улыбнулась словам Анжелики и показала на бархатное платье:
– Вот еще одно, в чем я, зная вашу любезность, прошу снисхождения. Посмотрите, какую бесцеремонность я себе позволила. Не зная, во что одеться, я одолжила у вас это платье.
– Вы могли бы выбрать туалет, который бы вам больше шел, – вырвалось у Анжелики. – А этот не идет к вашему цвету лица. Вы выглядите монастырской и сиротой.
– Но я и есть монастырка, – возразила герцогиня и вдруг засмеялась, будто ее что-то позабавило, – я ведь уже говорила вам. И я сирота, – добавила она просто, чуть понизив голос.
Анжелика вспомнила, что ей сообщил Жоффрей де Пейрак о браке этой молодой женщины со стариком, и испытала смутные угрызения совести, окрашенные жалостью. Анжелика была, возможно, единственной, кто различил какую-то слабость, что-то детское и изломанное под внешностью уверенной в себе герцогини де Модрибур, слывшей одновременно ученой дамой и трезвой деловой женщиной. Она вновь испытала желание защитить и обогреть Амбруазину, вырвать ее из той суровой жизни, которой она, по-видимому, хила ранее.
– Я подберу вам платье повеселее.
– Нет, прошу вас, – молила та, сложив руки, – позвольте мне, пожалуйста, позвольте мне носить траур по этим бедным людям, которые позапрошлой ночью погибли без причастия. Какое ужасное несчастье! Я все время думаю о них.
И она закрыла лицо руками.
Анжелика не настаивала. Люди, прибывающие из Европы, еще не жили в том ритме, в каком все они привыкли здесь существовать. Она заметила, что, хотя сердца здешних обитателей не затвердели, жизнь обходилась с ними так круто, опасность смерти была делом столь повседневным, что забвение приходило быстро.
Молодые женщины и Петронилья Дамур, казалось, готовы были покинуть комнату по первому же приказанию своей хозяйки. Они навели в спальне полный порядок и идеальную чистоту и выглядели спокойными, оправившимися от тревог и волнений предыдущего дня. Секретарь в очках что-то дописывал, сидя за письменным столом, который обычно служил Жоффрею де Пейраку. Для этого он позаимствовал у хозяев дома белоснежно-белое перо альбатроса, что сразу же не понравилось Анжелике, хотя, по здравом размышлении, у злополучного секретаря, лишенного своего инструмента, просто не было другого выхода. Арман Дако, секретарь герцогини де Модрибур, был человеком неопределенного возраста. Его легкая полнота и несколько торжественный вид всезнайки вызывали, должно быть, уважение у простых людей. Но Анжелике по какой-то неясной для нее самой причине он был несимпатичен. У нее возникло ощущение, что несмотря на его любезные и добродушные манеры, этот человек не в ладах с самим собой и своим положением. Впрочем, это могло быть именно лишь ощущением. Ведь в любом случае место секретаря высокопоставленной особы, требующее одновременно угодничества и смелости, не способствовало тому, чтобы создать особо выразительную личность.
– Господин Арман подсчитывает наши потери, – пояснила госпожа де Модрибур.
Несмотря на объявленный переезд, она по-прежнему сидела, сцепив руки на коленях, и Анжелика заметила самшитовые четки, переплетавшиеся вокруг ее пальцев.
– Не спрашивал ли меня кто-нибудь из высшего духовенства? – вдруг осведомилась она.
– Здесь? – воскликнула Анжелика. – Но, сударыня, мы здесь живем вдали от городов, ведь я вам уже говорила. Конечно, в Акадии есть несколько странствующих иезуитов, капелланы некоторых колоний или военных фортов…
В ее голове промелькнула какая-то мысль, и она замолчала. Амбруазина де Модрибур живо проговорила:
– Мой духовник написал в Новую Францию и предупредил о моем приезде все церковные власти. Как раз один из них, из Общества Иисуса, должен был быть уже предупрежден, что я потерпела крушение у побережья Мэна, и явиться сюда, дабы мы смогли обрести опору в нашей святой религии.
– Они здесь малочисленны, а расстояния велики, – неопределенно заметила Анжелика. Герцогиня прислушалась.
– Здесь не слышно звона колоколов… – пробормотала она. – Как узнать время?.. Я хотела пойти к мессе, но мен» предупредили, что здесь даже нет церкви.
– Скоро у нас будет часовня. Анжелика была признательна Колену, что благодаря ему она могла, в последний момент, объявить эту новость.
– Как вы можете жить без матери нашей Церкви? – спросила молодая «благодетельница», внимательно смотря на Анжелику с видом простодушного удивления. – Мне сказали, что у вас даже нет капеллана. Значит, все эти люди живут и умирают, как животные, без причастия.
– Тут есть пастор…
– Протестант! – вскричала герцогиня в ужасе, – еретик!.. Это еще серьезнее. Не сказано ли в Библии: «Еретика, после первого и второго вразумления, отвращайся, зная, что таковой развратился и грешит, будучи самоосужден».[10]
– Пусть так, – ответила Анжелика слегка раздраженно, – но не забывайте: то, что мы тут в Голдсборо «развратились», позволяет нам сохранить сострадание к нашим ближним, а ведь это и есть, в конце концов, первая заповедь Нового Завета. Что бы там ни говорил ваш знаменитый капитан Жоб Симон, мы не морские разбойники и мы сделали для вас все, что могли.
Во время всей беседы с Амбруазиной де Модрибур Анжелика ходила взад-вперед по комнате, расставляя мебель по местам. Что же за странная мысль промелькнула в ее голове только что, когда герцогиня говорила о высшем духовенстве?
Это пронзило ее, словно молния. Что-то важное… Она никак не могла вспомнить.
Анжелика открыла футляр с пистолетами и стала рассматривать предметы, дополнявшие оружейный набор. Воспоминание о заботливости Жоффрея наполняло ее сердце теплом и отвлекало от неприятного ощущения, вызванного словами герцогини. Она сознавала, что та смотрит на нее внимательно и с любопытством.
– Вы носите оружие, – заметила герцогиня. – Говорят даже, что вы отменный стрелок?
