просто из духа противоречия – я ведь немного упряма, как и все в Пуату – я наперед оказываю им некоторое предпочтение.
Признаюсь вам кое в чем. Из Парижа Америка казалась мне необъятной, бесконечной, – она и вправду такая. И однако же я была уверена, что рано или поздно встречу вас… Да, некое предчувствие… Какая-то уверенность… В тот день, когда при мне произнесли ваше имя – это было незадолго до вашего отплытия – мне был голос: «Ты узнаешь ее!» И вот… Может быть, на то была воля Божья.
Она говорила, запинаясь, и в этом таилось свое очарование. Голос ее был нежным, слегка глуховатым, иногда он слабел, словно у нее прерывалось дыхание. Анжелика с удивлением отметила, что внимательно слушает герцогиню. За внешним она хотела бы выявить подлинное, скрытое ее лицо.
Не происходила ли неестественность герцогини – некоторая манерность, некоторое актерство – от усилия, совершаемого ею над собой, дабы восстановить связи с себе подобными.
«Женщина не как все, женщина одинокая», – с удивлением подумала Анжелика.
Такой вердикт плохо сочетался с ослепительной молодостью и красотой Амбруазины де Модрибур. Следует добавить также, что было в ней нечто детское, какая-то ребячливость; впрочем, нет, сказала себе Анжелика, это из-за ее зубов. Ее верхние зубы, маленькие, белые, ровные, чуть выступали вперед, приподнимая красиво очерченную розовую губку, и потому временами на лице герцогини появлялось мимолетное выражение заплаканной девчушки. Когда она улыбалась, на нем также проступало что-то волнующее, невинное, доверчивое. Но взгляд ее был проницателен, тверд и вдумчив. «Сколько лет ей может быть на самом деле? Тридцать? Меньше? Больше?»
– Вы не слушаете меня, – вдруг сказала герцогиня. И улыбнулась как раз этой обезоруживающей и заразительной улыбкой, откидывая назад свои тяжелые черные волосы, ниспадавшие ей на лицо.
– Сударыня, – таинственно спросила герцогиня, – раз вы из Пуату, слышали ли вы когда-нибудь, как кричит мандрагора, когда ее выкапывают в рождественскую ночь?.[6]
Услышав этот странный вопрос, Анжелика ощутила, как в ней рождается чувство сопричастности. Ее глаза встретились со взглядом Амбруазины де Модрибур, и увидели в нем блестевшее, словно во тьме лесного озера, мерцание звезд.
– Да, – подтвердила она вполголоса, – но это было в сентябре. Черную собаку, чтобы вырвать волшебный корень из земли, у нас ищут в сентябре.
– И надо сразу же принести собаку в искупительную жертву подземным божествам, – продолжала Амбруазина.
– И надо одеть ее в пунцовое, чтобы удалить дьявольские силы, которые бы пожелали ею завладеть. Они обе расхохотались.
– Как вы прекрасны! – внезапно произнесла госпожа де Модрибур. – Да, действительно, все мужчины, должно быть, без ума от вас.
– О, не говорите мне о мужчинах, – возразила Анжелика раздраженно. – У меня с мужем только что произошла ужасная ссора.
– Это полезно, – одобрила герцогиня. – По-моему, если супруги бранятся время от времени – это хороший знак, знак того, что личность каждого пребывает в добром здравии.
Ее комментарий говорил о зрелости ума. Анжелика начинала понимать, какое влияние герцогиня имеет на людей и внезапно испытала желание довериться этой, еще совсем недавно совершенно чужой для нее женщине, чью душевную близость она теперь ощущала. Может быть, та даст ей совет, который поможет ей разобраться в самой себе. Во взгляде герцогини де Модрибур таилось нечто мягкое и нежное, но в то же время и мудрость, не имеющая возраста. Анжелика спохватилась и перевела разговор на другую тему.
– Вы носите в ковчежце кусочек мандрагоры? – спросила она, прикоснувшись пальцем к золотой цепочке на шее герцогини.
Та подскочила.
– Ax нет, мне было бы слишком страшно. Ведь на ней лежит проклятье! Нет! Это мои образки- заступники.
Она извлекла из выреза кружевной сорочки три золотых медальона и положила их на ладонь Анжелики.
– Святой Михаил-архангел, святая Люция, святая Катерина, – сообщила она.
Медальоны были теплыми от соприкосновения с женским телом, и Анжелика испытала двойственное чувство.
– Я их ношу с тех пор, как впервые пошла к причастию, – доверительно продолжала герцогиня. – Когда я ночью не могу спать, я чувствую их присутствие, и мой страх проходит.
– Страх чего?
Герцогиня не ответила. На ее лице промелькнуло мучительное выражение, и, закрыв глаза и положив руку на медальоны, она со вздохом откинулась на подушки.
– Что до мандрагоры, – продолжала Анжелика, – то, может быть, вы хотели только что испытать меня? Может быть, вы желали узнать, не колдунья ли я, ведь об этом в Квебеке и даже Париже рассказывают немало небылиц. Так знайте же, дорогая, что я действительно использую корень мандрагоры для изготовления целебного средства, называемого «снотворная маска», по арабскому рецепту. Если мандрагору смешать с толикой цикуты и сока тутовой ягоды, она успокаивает боль. Но никогда я не пускалась на ее поиски и не выкапывала ее. Те несколько кусочков, которыми я обладаю, мне раздобыл один английский аптекарь.
Амбруазина де Модрибур слушала, следя за ней сквозь длинные ресницы, и вдруг живо заметила:
– Так, значит, это правда? Вы знаетесь с англичанами? Анжелика пожала плечами.
– В окрестностях Французского залива повсюду есть англичане. Мы здесь не в Канаде, но в Акадии, совсем близко соседствуем с Новой Англией. Договоры были составлены так затейливо, что владения французского короля и английские фактории переплелись в самую запутанную сеть.
