– Почему вы смеетесь? Раймон-Роже очень доволен. Когда он вырастет, он скажет мне спасибо. (Любимая фраза Северины, ворчавшей на воспитанницу:
«Вот вырастешь, еще скажешь мне спасибо!») Как вы смеете оставлять его лысым? Ведь вы отлично знаете, что ирокезы не выносят лысых и тотчас проламывают им головы, едва увидав? Я подумала, что ему подойдут мои волосы, потому что он – «рыжий граф». Так назвал его папа. Значит, у него должны быть рыжие волосы, как у меня.
Взрослые далеко не сразу понимают очевидное. Вместо того, чтобы поздравить ее с замечательной идеей, они принялись объяснять ей, что следовало дождаться, пока у Раймона-Роже отрастут собственные волосики. Волосы нельзя приклеить, они должны быть у человека свои…
– Вот и неверно! Я видела на господине Виль д'Авре такие волосы, которые он снимает по вечерам и надевает на вешалку. Такие же были у господина Фронтенака и даже у губернатора Патюреля, когда он принимал английского адмирала.
– Так то – парики!
– Вот и я сделала ему парик. Зачем же дожидаться, пока Уттаке размозжит ему головку?
Ее слова были встречены молчанием; смешки понемногу стихли. Девочкой овладело разочарование, сменившееся гневом. Она спрыгнула с табурета и разразилась криком:
– Вы навязали мне невыносимое бремя!
Это прозвучало как цитата из рыцарского романа. Анжелика поймала ее в объятия. Онорина заливалась слезами.
– Я делаю, что могу, чтобы доказать тебе, что люблю их… а тебе… тебе это не нравится… Ничего у меня не получается…
Анжелика изо всех сил старалась рассеять ее отчаяние. Онорина руководствовалась самыми добрыми намерениями. Она смастерила замечательное ведерко для клея, нанесла урон собственной шевелюре – но это ничего, волосы отрастут, им это не впервой, они уже привыкли. Раймон вырастет и будет очень тронут, когда узнает, на что пошла ради него старшая сестра. Вот, кстати, блестящая идея: благодаря стараниям Онорины она, Анжелика, сообразила, что надо приготовить особую мазь, чтобы втирать ее в головку Раймона, – тогда у него станут быстрее расти волосы…
Что же касается волос, которыми готова была пожертвовать ради брата Онорина, то из них попробуют сделать для него паричок, пока у него нет своих волос.
Так, значит, ее замысел был хорош! Зачем же было на нее ворчать? Зачем над ней потешались?
Отмыв младенцев, женщины и девушки – Иоланда, Эльвира, Ева, нянюшки, дочери повитухи- ирландки, – полные угрызений совести, устремились на поиски Онорины, чтобы всем вместе вывести ее на прогулку.
После прогулки ребенок повеселел. Дни снова побежали с былой беззаботностью…
Братья называли ее «Онн» – Флоримон редко, зато Кантор только так, и никак иначе, ограничиваясь первым слогом ее имени. Кличка произносилась по несколько раз кряду, подобно звуку боцманского свистка или античного рога.
Оба утверждали, что только таким способом ее можно дозваться.
– Но это нечеловеческое имя, такого нет в Писании! – возмущалась Эльвира Это началось еще в первый период их жизни в Вапассу. Онорину поручили тогда заботам Эльвиры, которой приходилось зорко приглядывать за девочкой, которая росла большой непоседой, и, хоть и не отбегала далеко, найти ее бывало совершенно невозможно.
Бедной Эльвире частенько приходилось прибегать к помощи Кантора, который терпеть не мог участвовать в поисках своей сводной сестренки, но зато возможно, именно поэтому – всегда знал, где ее искать.
– Онорина! О-но-ри-на! – надрывалась молодая булочница из Ла-Рошели, голос которой приобретал в таких случаях пронзительность и даже какие-то безумные нотки.
Молчание.
– Кантор! Кан-тор! – взывала она тогда.
Кантор появлялся незамедлительно, но с неизменным брюзжанием:
– Я-то, кажется, не кормилица…
– Но она – ваша сестра. Вечно она где-то носится – это в этой-то ужасной стране, где за каждым деревом прячется индеец, который подстерегает вас и точит кинжал, чтобы вас оскальпировать!
– Ну-ну, индейцы не такие уж зловредные люди, если их не бояться. Скорее уже она, Онн-Огонь, вызывает у них ужас своей огненной шевелюрой; уж к ней они ни за что на свете не притронутся. Ведь они боятся обжечься! Так что забудьте о своих безумных страхах!
– Все бы ничего, будь здесь одни индейцы, – причитала Эльвира. – Но ведь тут еще и медведи, и тигры…
– Бросьте, простые рыси, только и всего, – возражал Кантор. – Рыси охотятся ночью, сейчас же – разгар дня. Сами видите, что вам совершенно нечего опасаться.
– Все равно у меня душа уходит в пятки от страха, – признавалась Эльвира. Я даже не осмеливаюсь вывешивать снаружи белье для просушки. Госпожа Анжелика советует мне развешивать его широко, чтобы его хорошенько прокаливало солнце и обдувал ветер. Но стоит мне оказаться вдалеке от дома, я начинаю чувствовать, как у меня на голове шевелятся волосы, словно с меня уже сдирают скальп…
– Если вы не откажетесь от всех этих глупостей, то вам и впрямь не миновать этого. От мыслей недалеко и до действий: может статься, индейцы ни о чем таком и не помышляют, но при виде вас они могут почувствовать себя обязанными совершить сей поступок.
Испуганный крик Эльвиры.
