предупредили, что с них достаточно. Особенно неохотно брали бобра. Тревожные признаки.
Дальше настанет черед остальных мехов: лисы, выдры, норки…
– Нам удалось перехватить у Московии монополию, однако самым ходовым мехом был бобровый. А бобер – это шляпы! Чем меньше становятся шляпы, тем меньше и спрос, а значит, избыток бобра на рынке… Это – разорение…
– Тем не менее, – заметила Анжелика, не отрываясь от своей фасоли, французы не прекращают борьбы с англичанами, цель которой состоит в том, чтобы не позволять им приобретать меха на как можно большей территории.
В этом французы проявляли большое рвение, и их можно было понять, поскольку бюджет колонии и само ее выживание опирались исключительно на торговлю пушниной.
Полькой же владел пессимизм:
– Добывать пушнину становится все труднее, отправляться за ней приходится все дальше и дальше… А вообще-то это так, к слову. Возможно, мы продержимся еще достаточно долго. Когда люди не желают перемен, они идут на разные хитрости, так что крах наступит еще не скоро. Но думать-то приходится загодя… Вот не нужен будет мех – что мы тогда станем делать?
Здесь родится хорошая пшеница, но у нас нет судов, чтобы ее вывозить, а наш интендант, Карлон, смотрит не в ту сторону. На него у всех вырос зуб. Суда, возвращающиеся во Францию, загружаются песком в качестве балласта, ибо не находится толкового попутного груза…
Что за контраст с кропотливой работой муравейника, на который походила Новая Англия! Анжелика принялась описывать деловитость английских колоний, отправлявших на острова и на Ньюфаундленд продовольствие, скот, бондарную и строительную древесину и получавших оттуда французские товары, вина и духи, а также патоку и сахар, шедшие на изготовление рома, который затем отправлялся туда, где ощущалась его нехватка.
Полька слушала ее с большим интересом.
– Сходим к Базилю, – решила она наконец. – Пусть знает, откуда ветер дует… Вдруг сообразит чего- нибудь насчет шляп?
Если бы здесь оказался Жоффрей, все вышло бы по-другому. Людей неудержимо влекло к нему. В нем ощущалась жизненная закваска, из-за которой хотелось следовать за ним по пятам. В его присутствии ладилось любое дело.
Однако в его отсутствие она сильнее горевала из-за летнего безлюдья. В Салеме она чувствовала себя француженкой, в Квебеке же ей казалось, что она за границей. Да еще эта жара…
Только ночами, слыша, как вблизи домов Нижнего Города плещется вода, она обретала покой.
Полька разместила их в большой красивой комнате, где для отпугивания комаров жгли мелиссу. Онорина спала рядышком. Анжелика тоже дремала. В распахнутое окно заглядывала светлая ночь. В тумане, поднимающемся от реки и от густого леса, пряталась луна. До слуха Анжелики изредка доносился шум порта. Ей всегда нравилось внимать дуэту земли и воды, какой звучит только в порту, словно река и суша дружески шепчутся, делясь тайнами разных миров, рассказывая друг другу о вставших на якорь кораблях, о прогуливающихся по набережной капитанах, которым не терпится вновь пуститься в плавание, о зверье, обходящем стороной костры, горящие на берегу, за которыми нужен глаз да глаз, но рядом с которыми так хорошо понежиться…
Она сама принадлежала к тому же беспокойному племени, однако такой ее сделали обстоятельства, она же чувствовала, что в ее душе поселяется кусочек любого берега, где ей доводится очутиться. Она остается там, даже уплывая… Виденное, испытанное крепко держало ее в объятиях, и ей не оставалось ничего другого, как снова сматывать размотанный клубок… Такая уж им выпала роль – им предстояло собрать воедино все уголки земли, кусочки которых остались у них в сердцах и к которым они теперь принадлежали по праву рождения или по свободному выбору.
Они находились не вне, а внутри тесного переплетения лиц, имен, событий, стран, король. Новая Англия, Новая Франция, корабли, лесные скитальцы, будущее, мечты, чаяния, дети, растущие так быстро и одновременно так медленно, состояния, так медленно создаваемые и так быстро рассыпающиеся в прах, законы, раздувающиеся, чтобы лопнуть, подобно жабам, но упорно подминающие под себя, хотя одни внушают страх, другие уходят в песок, как вода… Люди исчезают со сцены, но их место тотчас занимают другие…
Изнурительнее всего было то, что, стоило игрокам закончить одну партию, как на доске сами собой начинали выстраиваться пешки и прочие фигуры для следующей, исход которой, как всегда, вызывал большие сомнения. Времени для колебаний и метаний из стороны в сторону не оставалось. Жоффрей откликнулся на просьбу Фронтенака помочь ему в противостоянии ирокезам. Анжелика произвела на свет еще двоих детей, и перспективы их начинающейся жизни заставляли пересматривать планы, тщательнее принимать решения на будущее и беречь нынешнюю стабильность. Флоримон и Кантор уже находились при французском дворе. Девочка, спавшая бок о бок с ней, сама выбрала свой путь: она предпочла опеку мадемуазель Буржуа, которой предстояло выучить ее читать и петь…
Они находились в центре этого пока еще грубого полотна под названием «Новый Свет». Их благосостояние опиралось на торговлю с Новой Англией, благородное отношение к Новой Франции, благосклонность короля…
Партия началась неплохо, однако конец ее далеко еще не просматривался, и всю доску окутывал туман. Она знала одно: первооткрыватели и исследователи, не ведающие, что поджидает их за следующим поворотом речного русла, должны неуклонно продвигаться на новые земли.
Уже завтра они, обогнув Красный мыс, поплывут мимо незнакомых земель, направляясь к Монреалю. Эта перспектива наполняла ее душу радостью.
Анжелика взглянула на спящую Онорину и погладила ее прекрасную головку. Чем больше Онорина приносила в жертву свои волосы, покушаясь на них с ножницами, тем красивее они становились, тем больше походили на чистую медь.
Она ласково прикоснулась губами к ее белому выпуклому лобику.
«Что станет со мной без тебя, любовь моя?». Онорина вздохнула во сне и пробормотала:
– О, мне столько всего предстоит сделать! То была не жалкая мольба, а радостное и в то же время немного обеспокоенное восклицание растущего человечка, осознающего масштаб грядущих свершений и не
