– Отец де Вернон тоже догадался об этом. Он разоблачил ее в своем письме, предназначенном для вас, которое она скрыла, замыслив его смерть. Я видела это письмо и помню, что в нем говорилось: «О, отец мой, Демон находится в Голдсборо, но это не та женщина, которую вы мне указали, это не графиня де Пейрак!..» Неужели вы решили, что потеряли друга – отца Вернона – из-за того, что он разоблачил ее? Он ведь всегда был вам предан. Вы не можете упрекать его в небрежности по отношению к вашим поручениям. Будь то – шпионить в Новой Англии или подтвердить мое присутствие на корабле Колена Патюреля.
– Он тоже не устоял перед вами?
– Он? Отец Вернон? Он – настоящий иезуит, сеньор! И какой иезуит! Он напомнил мне моего брата Раймона. Он холоден, словно лед. Я чуть было не приняла его за англичанина.
– Он влюбился в вас… И держал вас в объятиях.
– Чтобы вытащить меня из воды!.. Но как вы узнали?
– Я получил от него письмо из крепости Пентагоэ. Он еще находился у барона де Сен-Кастина, после того, как отправил вас в Голдсборо. Ион решил, так же, как и Ломенье-Шамбор, противостоять моим планам. В этой почте находилось его письмо, адресованное вам, которое нужно было отдать по назначению, если с ним что-нибудь случится.
– Это письмо? Вы прочитали его?
– Да! Ведь я был его исповедником.
– Хорошенькое дельце!
– Будучи исповедником, я имел на это право.
– Очень хорошо!
– Это было любовное письмо, оно начиналось так:
«Мое дорогое дитя, моя маленькая подруга с „Белой птицы“…»
Внезапно настроение Анжелики изменилось, и она расхохоталась так сильно, что дети проснулись и забеспокоились.
– Простите меня, – сказала она, – но жизнь полна чудес! Одна пророчица сказала мне однажды: «Любовь тебя хранит!..» Любовь меня хранила. Отец де Вернон не смог выполнить распоряжения. Он не смог позволить мне утонуть. Он спас меня!.. О! Мой дорогой Мервин! Как я счастлива!..
Позже он вернулся к образу Ломенье-Шамбора. И больше всего его ранила бесчувственность Анжелики. Его шокировала жестокость, с которой она описывала сцену: «Он появился безоружный, говоря о мире. Я его убила». Это было немыслимо!
– Но еще более немыслимо для меня было сдаться, последовать за ним, предоставить ему на разграбление Вапассу, моих друзей, моих детей, потом дать ему возможность захватить Голдсборо, где с помощью Сен-Кастина или без нее он стал бы хозяином. И без единого выстрела?.. Это невозможно. Было бы столько жертв. Слабость хоть иногда и откладывает бойню, но увеличивает количество убитых.
Вы обвинили меня в жестокости, отец мой. Но ведь вы и понятия не имеете о том, что я пережила в эти моменты, какие страдания и муки. Я кричала ему: «Не подходите! Не подходите!»
Но он приближался. Он тоже сделал свой выбор. Он отказался быть нашим союзником. Он рассчитывал, что я не устою перед ним… Что он испытывал? Вероятно, он думал угодить вам, угодить вашей памяти. Или он хотел избавиться от нас, ускользнуть от нас, потому что больше не был нашим другом… Я убила его, – повторила она.
На этот раз Себастьян д'Оржеваль стал пристально вглядываться в лицо этой женщины, в ее профиль, стал следить за движением ее губ.
– Теперь я понимаю, почему вы победили Амбруазину. И этого она вам не простит. Все считают вас нежной и чувствительной. А вы вдруг проявляете жестокость и крепость души.
– Если я правильно понимаю, вы хотите сказать, что я притворялась? Уже не в первый раз меня упрекают в этом. Притворяться? Вести игру? Какую игру?.. Игра слабости, преклонения перед силой?.. Изображать вечно подчиненную мужчине, воину?..
Очень легко обвинять в отсутствии доброты и порыва достойные сердца, чтобы послужить на их гибель. Я – Стрелец. И я никогда не давала моим врагам возможности радоваться моему поражению безнаказанно, тем или иным образом они расплачивались. В этом вопрос справедливости. Установить равновесие между Добром и Злом. Между законами Неба и Земли. Но есть и еще кое-что. Человеческое существо в середине. Выбора нет.
И это не мы – «нежные», проявляем себя суровыми и невыносимыми. Это сама жизнь, это посредственность, которые лишают нас выбора.
И какими бы мы ни были слабыми, нежными, добрыми, заботливыми, наступает такой момент, когда мы берем в руки оружие. Чтобы защитить или спасти невинность. Я ненавижу эту противоречивость, я поняла, как она неблаготворна. Мало кто может избежать ее, и хоть раз в жизни сталкивается с ней.
Клод де Ломенье мертв, потому что он сделал свой выбор, решил служить вам. Знайте, господин д'Оржеваль, что вы обвинили меня в действии, из-за которого я никогда не утешусь. Ибо я тоже любила его.
Эти две сцены их совсем измотали.
Набираясь сил, они лежали рядом, скользя по водам спокойствия, и вдруг поняли, как бессмысленны были их споры. Над ними бесновался ветер, и пел хор ангелов.
61
Они думали, что теперь ссоры прекратились, но при малейшем намеке или воспоминании, споры, обиды и разочарования начинались заново. Они испытывали горечь от того, что пожертвовали очень многим, отчаяние из-за того, что многое не удастся исправить, сожаление оттого, что они проявляли трусость, что служили причиной для чужих слез и смертей.
Новая ссора разразилась еще пуще, и случилось это из-за события, которое могло бы явиться
