Лаокская резервация существовала уже два с половиной века. У изгоев сложились свой быт, свой уклад. Все добрые граждане мира Меон знали — отверженные живут так, как умеют. А нормальным в этих местах делать нечего. Здесь только голые скалы и рифы. Поэтому под резервацию и выделили Лаок, а заодно и другие острова этой группы. Все они были маленькими, скалистыми, не приспособленными для жизни. Пришвартоваться нельзя — дно на десятки метров вокруг изрезано рифами. Поэтому Служба Контроля платила двойную цену капитанам, соглашавшимся доставлять на остров необходимые грузы — продовольствие, строительные материалы, а иногда и воров, приговоренных к изгнанию. Вор, как поговаривали моряки, не убийца и не свихнувшийся пси. Он — человек вполне мирный, сопротивляться, как правило, не умеет. Так что ему только и осталось, что красть у уродов чугунные гвозди и стройматериалы. А воровать продовольствие — себе дороже. Лучше и не пытаться. Провиант передавали старостам, местному самоуправлению, а те были людьми очень жесткими.
Воровству в резервации никто не мешал. Иди на склад среди бела дня, бери что хочешь — никто даже слова не скажет. Потому что вор либо строить научится и тогда его примут в общину, либо бросит бессмысленное занятие. И тогда его тоже примут. Бездельничать для обреченного не зазорно.
Бежать с острова не пытались. До континента — тысячи километров пути. Даже если какой-то умелец смог бы выстроить плот и решился отчалить — скатертью дорожка. Отец Мертвых всех принимает, никого прочь не гонит. Остров, затерянный в океане, — тюрьма надежная. Охраны не требует, да и глаз не мозолит.
Парусники, нанимаемые службой Контроля, бросали якорь приблизительно в сотне метров от берега. Моряки спускали на воду лодки и, лавируя между скалами, доставляли грузы на место. Там их забирали угрюмые старосты.
Груз доставляли, как правило, плоскодонки из пластика. Но иногда моряки подходили к берегу на деревянных четырехвесельных лодках. Старожилы острова еще помнили тот день, когда одну из таких лодок оставили на берегу — в днище зияла пробоина. Старосты острова тогда решили использовать хорошее дерево для починки строений. Да не вышло. Старый безрукий Ван словно взбесился. Орудуя правой рукой, он отволок лодку в кусты. Украл по всем правилам. Только на кой это ему? Старосты молчали и пожимали плечами. А Ван целый день бегал по резервации, тряс седой головой и яростно жестикулировал. Косноязычие сильно мешало ему, но без слов было ясно — старик пытался набрать команду для лодки. Еще трех человек. Молодых, сильных, дерзких...
Не вышло.
Юноши, к которым обращался старик, краснели и отходили в сторону. Молодые мужчины отмахивались. А Сай, невзрачный человек средних лет, пригрозил избить Вана, если тот будет и дальше маяться дурью. Помочь починить лодку он категорически отказался.
Весь следующий месяц жители Лаокской резервации с тревогой в глазах наблюдали, как Ван чинит лодку, работая с помощью правой руки и культи. Старик, к удивлению всей общины, больше не проронил ни одного слова. Он вставал на рассвете, механически ел, брел к лодке и возился с ней до заката. В лице и движениях Вана проскальзывало нечто такое, что заговаривать с ним не хотелось. Многие отвернулись от старика, молодежь даже посмеивалась. Только друзья Вана, которые знали его почти с самого детства, смотрели печально.
В тот день, когда работа над лодкой была закончена, жители поселения собрались на берегу. Все до единого, включая привезенных детей. Они молчали, смотрели на Вана, и время от времени отводили глаза. Старик, покряхтывая, спускал лодку на воду. На дне перекатывалась из стороны в сторону небольшая фляга с водой и завтрак, который Ван не стал есть. Старосты, зная, что происходит, решили поберечь продукты. Мертвому они ни к чему, а живым пригодятся. Ведь каждому ясно, что остров далеко в океане, до материка — то ли две, то ли три тысячи километров.
Ван спустил лодку на воду и устроился на передней скамье. Культю левой руки он намертво привязал ремнями и шпагатом крест—накрест к рукояти одного весла, было видно, что рука перетянута почти так же, как при наложении жгута на рану. Здоровой правой он взялся за конец другого весла, и все увидели что фигуру старика от этой позы перекосило.
Собравшиеся на берегу продолжали молчать. Даже старый друг Вана не успел открыть рта, чтобы произнести напутствие, как Ван откинулся, тяжело вздымая весло. Он поднял голову, широко распахнул глаза и сказал:
— Люди, прощайте.
Поздно вечером разразился сильный шторм. Буря бушевала всю ночь, и ветер выл страшным воем, словно старый отец на похоронах юного сына. Жители острова ворочались на своих неудобных лежанках, и не один не мог сомкнуть глаз. Каждому хотелось выйти на воздух из убогого душного помещения и зажечь хоть какой-то огонь. Слишком много вокруг было мрака. Но костер не мог разгореться на пронизывающем ветру. Каждый отверженный думал, что он один сейчас хочет выйти на берег и зажечь поминальный огонь. Только он хочет плакать по старому Вану, а остальные хотят спать. Все на острове эту ночь пролежали без сна, и каждый чувствовал себя одиноким. Никто не подозревал, что другие чувствуют то же, что и он сам.
Ван погиб, но осталась легенда. Ее долгие месяцы, а потом и годы, передавали из уст в уста вновь прибывшим на остров. Взрослые, вспоминая историю старого Вана, заставляли себя собираться с духом и делать дело, когда хотелось выть от тоски. Детишки же просто нашли себе новую тему для игр. «Старый Ван» и «дух бури» значило для них почти одно и то же. Поэтому, когда поднимались ветер и шторм, а небо заволакивало тяжелыми тучами, дети то ли с опаской, то ли с восторгом поглядывали на море и шептались между собой: «Старый Ван пришел».
С тех пор, когда жил старый Ван, минул уже не один десяток лет, но его историю продолжали передавать из уст в уста, из поколения в поколение. Хотя какие поколения могут быть на острове—тюрьме, население которого состояло из одних мужчин? Служба Контроля Евгеники распорядилась, чтобы ущербные не могли продолжать род, и сделать это оказалось легче легкого. Уродов изгнали из общества и полностью изолировали от мира. Они даже не знали, как выглядят взрослые женщины. Стоило среди стариков упомянуть противоположный пол, и каждый из них представлял девочку, еще не отданную родителями на обучение, с которой старик играл в далеком детстве. Многие даже не знали, что представлять, потому что были вырваны Службой Евгеники у родителей, едва научились ходить.
— Гены ваших детей ненормальны. Выродки не имеют право на продолжение рода и на проживание среди людей, — объясняли эмиссары Службы Контроля.
Стоило специалистам Службы на обязательной ежегодной проверке заметить у ребенка отклонение от биологической или энергетической нормы, как его тут же безжалостно отсылали на Острова, откуда нет возврата, — так называли резервацию в народе. Подрастая, мальчишки играли друг с другом в запрещенные старостами игры — рисовали на песке девочек. Многие из обреченных прожить свою жизнь на островах знали только из этих игр, что у девочек — длинные волосы, а у взрослых женщин — холмы на груди, которые те всегда прячут. Поэтому облик противоположного пола для изгоев почти ничего не значил, как не значили ничего для них блага, доступные жителям Большого Мира.
Продолжения рода среди жителей острова быть не могло, но поколения существовали. Мальчишки одного возраста играли друг с другом и, вырастая, воспитывали детей, привезенных на остров. Учили их соблюдать правила, держать в руках инструменты, готовить еду. Еще взрослые рассказывали детям сказки, среди которых была и история старого Вана. Остров Лаок мог гордиться. У него имелась собственная легенда и свой герой.
Сколько лет прошло со времен Вана, не помнил никто. Но в один из ясных весенних дней богатого штормами года, а годам в резервации счет давно потеряли, недалеко от острова бросил якорь корабль. Выглядел он необычно. Небольшой, новенький. Явно еще не хлебнул непогоды, не поскучал в доках, переживая ремонт. Доски сияли теплым светом в лучах солнца, по борту шла яркая красная ватерлиния. Да и паруса у двухмачтовика были совсем странные — белые. То ли их шторм не трепал, то ли это одно из нововведений пугающего Большого Мира. Понятие «быть богатым» среди изгоев являлось чем-то метафизическим, вроде сказок про демонов. Поэтому никто не мог объяснить, почему на борту парусника есть надпись, горящая, словно солнечные лучи. К тому же сам корабль не походил на обычные грузовые суда. Старейшины взялись за бороды, и пошли на обычное место, да там и застряли надолго. Никто не спешил спускать на воду лодки и переправлять грузы.
