— СОРТИР! — крикнул он. — Сор-тир! Дошло?
Вскочил Тим. Лицо у него было красное. Он показывал пальцем на Мэдлин.
— Дура! Тупая! Если бы по-твоему было, в Америке было бы полно нигеров!
Едва он это произнес, я вспомнил огромного негра у нас перед домом. Его предки не пришли в Америку по сухопутному мосту. Их привезли в цепях. И теперь он должен копаться в темном душном подвале под нашим домом. Неужели он там еще? Ему живется не лучше, чем рабу! На меня снова напала жажда. Но я не попросился к ледяному крантику. И уже не слушал, что было дальше на уроке — и на следующих. Только ждал, когда они кончатся. Мне надо было снова увидеть черного великана.
Автобус выпустил нас перед незастроенным участком на углу Сансета и Капри. Барти мешкал, жевал аптечный укроп, росший здесь лиловатыми пучками.
— Сделаешь мне одолжение? — спросил я Мэдлин, направляясь к Сан-Ремо. — Возьми к себе Барти поиграть, ладно?
Она кивнула. Я дождался перерыва в потоке машин и рысью пересек бульвар. На той стороне я остановился, сделал из ладоней рупор и крикнул:
— Я не смеялся над твоей идеей! Она правильная! Вот почему все люди — братья!
Потом я побежал. Сердце стучало в груди. Школьная сумка и острые углы учебников били по ребрам. Задолго до нашего угла я стал прислушиваться: когда раздадутся удары молотка по трубе, скрип ножовки? Но дом молчал. Я побежал по лужайке, где садовник-японец на коленях подстригал живую изгородь. Щелк-щелк — не эти звуки я надеялся услышать. Я вбежал в дом, в столовую, ворвался в кухню. Там была Лотта и Мэри, обрезали цветы в раковине.
— Вода! — крикнул я. — Вода пошла?
— Шла полчаса назад, — ответила мать. — Что за беспардонность. Посмотри, какие круги у меня под глазами. Не давали спать своим грохотом. Неужели надо начинать с рассветом? Слава Богу, хоть сейчас затихли.
Я ужаснулся.
— Что значит «затихли»? Они умерли? От жары?
Лотта посмотрела на меня поверх пучка гладиолусов.
— Нет, нет. — Она засмеялась. — Живы-здоровы. Где Бартон? Он не с тобой? И где поцелуй, мой большой мальчик?
Мэри показала на мое место за столом — там уже стояла тарелка с приборами.
— Садись-ка давай. Я приготовила тебе тунца.
Я не сел. Не поцеловал мать. Я бросил сумку и по коридору выбежал на дорожку, туда, где она закруглялась в углу дома. «Паккарда» на месте не было, это значило, что Норман уехал на студию. Я обогнул крыло, из-за которого утром вышел негр. Там было отверстие вроде норы; оно вело в низкое подземелье. Не задумываясь, я нырнул под землю.
Под домом было темно, лишь несколько лучей пробивалось через узкую решетку за спиной. Уже здесь пришлось нагнуться; двигаться дальше в темноту можно было только на четвереньках. Я пополз; скоро исчез и последний луч света. Несмотря на вечный мрак, казалось, что здесь жарче, чем под солнцем. Земля была теплой на ощупь, вспомнился урок географии: внутри земного шара раскаленный, расплавленный камень. Я остановился в неуверенности — смогу ли найти дорогу обратно в этой черной пещере. И только теперь подумал о настоящей опасности — например, о змеях, или койотах, или пумах, рыщущих по соседству в каньоне Растик. Даже от укуса паука, «черной вдовы», можно умереть.
Я оглянулся. Сзади было темно, как ночью. Но далеко впереди, между рядами свай показалось слабое желтое свечение. Заблудился? Ползал по кругу? Я двинулся в ту сторону, и скоро выяснилось, что свет идет от лампочки, висящей на шнуре, перекинутом через трубу. Но то, что я увидел затем, превзошло мои худшие опасения. На земле лежали два мертвеца: утренний громадный негр и другой, поменьше, постарше, посветлее, усатый, с разинутым ртом. Великан лежал на боку с открытой ладонью; маленький — подвернув под себя руку, а другую закинув на бедро товарища. Я замер. Это смахивало на трюм невольничьего корабля, где человеческий груз погиб от истощения, удушья и жажды.
— Эй! — крикнул я, нерешительно приблизившись к ним. — Эй! Эй!
Меньший — он был, наверное, не намного выше меня, — поднял голову.
— Кто там?
— Это я, Ричард. Я живу здесь.
— Что ты делаешь под домом?
— Ничего не было слышно. Хотел посмотреть, целы вы тут или нет.
— Это твою маму я видел? Цветы собирала в саду.
— Да. Лотту. Она каждый день собирает.
— Ну, там есть из чего выбрать.
Второй негр, блестящий, как лаковая шкатулка, подтянул ноги к груди и снова выпрямил. Он открыл глаза. Я увидел, что белки у него желтоватые.
— Это Ричард. Говорит, он хозяин дома.
Большой чуть заметно кивнул. Толстогубый рот его как будто никогда не закрывался. Разговор продолжал маленький.
— Ты почему не в школе?
— У нас полсмены. С войны так.
— Вот Мартин, он был на войне.
— Правда? Вы были в армии? Или на флоте?
Тот посмотрел поверх моей головы.
— В армии.
— Чему тебя там учат? В полсмены?
— Разному. Обыкновенно. Умножению. Истории «Мейфлауэра»[74] . Приходилось учиться на скрипке. На прошлой неделе я делал доклад о Бостонской бойне[75]. Там погибло всего пять человек, а все равно называется бойней. Первым был убит Криспус Аттакс. С ним интересная история. Понимаете, он был рабом, отпущенным на свободу, и двадцать лет проработал моряком. Когда Сэмюэл Адамс призвал докеров протестовать против британцев, Криспус первым встал в строй. У некоторых американцев были только палки! У некоторых вообще снежки! Я сказал в докладе: сегодня немногие знают, что первым, павшим за нашу свободу, был негр.
Я замолчал. Я чувствовал, что щеки у меня горят. Понятно было, что эти люди тоже не слышали о патриоте.
Мартин взглянул на товарища.
— Эдди, — только и сказал он.
Маленький отполз боком, как краб. У него, наверное, был фонарь — в темноте заметался вверх-вниз луч света. Я повернулся к бывшему солдату.
— Вы не подумайте, что я выхваляюсь. Мой любимый предмет — поэзия. Могу прочесть наизусть все «Первые мысли дня» Джона Гринлифа Уиттьера. «Достиг ушей пророка тихий голос». Это знаменитый стих.
Оттуда, куда уполз Эдди, донеслось громкое урчание, бульканье. Потом брякнули, громыхнули трубы.
— Значит, воды опять не будет? — спросил я.
Великан кивнул.
— Долго? Пока вечером не уйдете?
— Пока не кончим.
— А это долго?
Мартин не ответил. Из ящика с инструментами он достал странную пилу и, по-прежнему лежа на спине, принялся пилить над собой водопроводную трубу. Эдди, приползший обратно, услышал мой вопрос.
— Вот скажи мне. Ты знаешь, сколько туалетов у тебя в доме? — спросил он.
— Три наверху: у Лотты и Нормана, у нас с Барти и у Мэри с Артуром. И вроде два внизу. Всего
