— Останься! — горячо уговаривал Юлек. — Послушай меня, останься!
Парень не отвечал. Уля с беспокойством присмотрелась к нему — его, кажется, опять знобило. Мариан и Вишенка тоже не сводили с него глаз. Он заметил это и криво усмехнулся.
— Надо идти, — буркнул он, стал на колени и, ухватившись за ветку потолще, попытался подняться. Когда это ему наконец удалось, лицо его посерело и на лбу выступил пот.
— Больно? — испуганно спросил Юлек. — Наверно, ужасно больно!
— Вот дьявол! — шепотом выругался парень. — Видно, нарывает.
— Хочешь, я посмотрю тебе ногу, — мужественно предложил Мариан, хотя и очень боялся смотреть на нарывы.
— А зачем? Все равно не поможешь. Надо идти, нечего тянуть. Вот только палку себе срежу.
Юлек немедленно предложил свои услуги: он в этом разбирался и обещал найти лучшую на свете палку. Тем временем Вишенка мигнула Уле и Мариану. Когда они отошли за ближние кусты, Вишенка сказала тихо, но решительно:
— Слушайте, это глупо, он же не может идти. С ногой у него что-то серьезное.
— А что мы можем сделать? — спросил Мариан.
— Очень просто: отведем его к отцу Ули.
Мариан сказал, что план превосходный, но вряд ли его удастся осуществить: идти к доктору парень наверняка не захочет.
— Должен пойти! — уверенно заявила Вишенка. — Уля, в котором часу твой отец начинает принимать больных?.. Уля! А, Уля? — окликнула она подругу, потому что у Ули было такое лицо, как будто она ее не слышала.
На самом деле Уля все отлично слышала — и боролась с собой. Дело в том, что она уже давно решила никогда и ни о чем не просить своего отца. К ней относятся как к чужой— ну, так она и будет чужой. Решение это укреплялось в ней с каждым днем и доставляло особую, горькую радость. А теперь придется от него отступить… Просить — это значит унижаться, это значит дать тому, кого просишь, какое-то преимущество перед собой. Да, но если это нужно, чтобы помочь больному… вправе ли она колебаться?
— Уля, — удивленно повторила Вишенка, — ты что так задумалась?
— Отец начинает прием в пять, — ответила Уля.
Теперь он стоял, опираясь спиной о ствол орешника, и смотрел, как Юлек очищал ореховую палку от сучков и веток.
— Слушай, — начала Вишенка авторитетным тоном. Парень поднял голову и сердито сжал челюсти.
— Да ты не злись, — заторопилась Вишенка, не давая ему заговорить. — Мы не собираемся вмешиваться в твои дела, делай что хочешь, иди куда хочешь, но сначала ты должен пойти с нами к врачу.
Он посмотрел на них с таким изумлением, словно с ним заговорили на иностранном языке.
— Да, — поддержал Вишенку Мариан. — Обязан.
— Вы что, взбесились? — крикнул парень. Но Вишенку нельзя было смутить криком.
— Ничего не взбесились, просто считаем, что с такой ногой расхаживать нельзя.
— Вот еще! Некогда мне таскаться по врачам! Я не на прогулке, — раздраженно говорил парень. — У меня дело есть.
— А если будет заражение крови?
— Почему это должно быть заражение?
— Потому что ты, наверно, загрязнил рану.
Возможность заражений испугала всех. Уля побледнела.
Юлек перестал стругать палку и взволнованно спросил: — А это опасно?
— Конечно, — ответил Мариан.
— Откуда ты знаешь?
— Это все знают. И потом, у моей мамы было заражение крови. . Ей делали уколы.
— Если будет заражение, — настойчиво объяснила Вишенка, — нога у тебя распухнет, как бревно, и ты вообще никакого дела не сделаешь.
Незнакомец глядел то на Вишенку, то на Мариана, то снова на Вишенку, как бы соображая, правду ли они говорят. Уля поняла, что он тоже испугался, и ее опять охватило чувство непонятной жалости, как в те минуты, когда его бил озноб и она поила его горячей водой.
— Не будь дураком! — просительно сказал Юлек. — Соглашайся!
— Соглашайся, — тихо повторила Уля. Он хмуро молчал. Потом буркнул:
— И вообще, врач меня не примет… надо, наверно, какую-нибудь бумажку.
— Я попрошу отца, — быстро проговорила Уля. Он посмотрел на нее с удивлением:
— Так этот врач — твой отец?
— Да. Он живет в Ольшинах.
— Мы тебя отведем! — крикнул Юлек, чувствуя, что незнакомец сдается, и радуясь, что можно что-то для него сделать. Тут же он объяснил, что до Ольшин, всего полтора километра и доктор живет на ближнем конце села.
— Который час? — спросил Мариан у Вишенки. Из всей четверки у нее одной были часы, которыми она очень гордилась.
— Четверть пятого, — ответила она. — Надо идти.
— Ну, так идите, — сказал парень. — Я сейчас тоже приду. — Зачем? — запротестовал Юлек. — Вместе ведь лучше!
— И так дойду. Не люблю таскаться с целой оравой.
Это прозвучало не слишком приятно, однако ребята и не подумали обидеться. Их заботило другое: а не собирается ли он попросту сбежать? Парень это, видно, почувствовал и пробурчал:
— Говорю, приду — значит, приду.
— Пойдем, — шепнула Уля Вишенке, — оставим его с мальчишками. — И в ответ на удивленный взгляд Вишенки прибавила: — Потом объясню.
— Ну, мы с Улей пошли, — громко сказала Вишенка. Парень не ответил, но Уля видела, что он рад их уходу.
Идя к тропинке, девочки слышали, как он толковал мальчишкам, что придется разрезать ботинок, иначе не налезет, на что Юлек завопил: «С ума сошел, такие замечательные кеды!»— и объявил, что мигом слетает домой и притащит какие-нибудь старые дедушкины тапки. Девочки еще не успели дойти до берега, как Юлек обогнал их, крикнул: «Сейчас вернусь!» — в три прыжка пронесся по мостику и скрылся в тополиной кроне.
— Что ты хотела мне сказать? — спросила Вишенка.
— Он стеснялся с нами идти, понимаешь? Тряпка у него грязная, и потом, он, наверно, хромает. Перед ребятами ему не так стыдно.
В приемной уже было несколько пациентов, но доктор еще не пришел. Уля, волнуясь, бегала то в кабинет отца, откуда можно было посмотреть на дорогу, то на кухню, к пани Цыдзик, которая своим спокойствием умеряла нетерпение девочки. Пани Цыдзик то и дело заходила в приемную, рассаживала больших, успокаивала, говоря, что доктор скоро будет, и, указывая входящим на соломенный коврик, мягко, но настойчиво призывала к соблюдению гигиены. Вернувшись на кухню, она присаживалась на табурет, раскидывала вокруг себя широкую юбку с множеством складок и принималась рассказывать Уле, откуда какой больной явился, попутно излагая свои взгляды на каждую болезнь и способы ее лечения. Уля пропускала эти рассуждения мимо ушей — не ради них она бегала на кухню. Ей приятно было само присутствие пани Цыдзик и ее ласково-заботливое отношение к людям.
— Что это ты, Улька, крутишься, как веретено? — спросила пани Цыдзик, заметив возбуждение
