— Ты ее уже придумал? — спросил Зальцман.
— Пока нет… Тут с бухты-барахты — не стоит. Скорей всего, я тебе ее в полном объеме завтра вечером нарисую. Годится?
— Завтра, так завтра, — согласился Юрий Борисович. — А я пока техническое обеспечение раскрутки клиентов буду разрабатывать. Но мне, в отличие от тебя, до завтра некогда раскачиваться. Мне в «эйн момент» надо провернуть это дельце. Иначе — ку-ку…
— Да уж, ты подсуетись.
— Куда ж я денусь? — задумчиво ответил Зальцман. — Прямо сейчас и начну трясти их… Обучен, так сказать, безболезненному отниманию денег. Давай, иди уже, не твоего кирзового ума это дело.
— Ну, и лады. Жди… с хулиганами не связывайся и в носу не ковыряй… — голосом покойной Юриной мамы Зельды Самуиловны сказал Логинов.
Глава двадцать девятая
Пока полковник улаживал с корреспондентами наши дела, мы — то есть я, Боб и Коля — уныло сидели в «уазике». Устали все как собаки, изодрались, изголодались… Я посмотрел на Боба с Колей, они — на меня. Да… Настоящие бомжи! Помыться бы, побриться, да поспать… Даже есть уже не хотелось.
Подошел Юра Зальцман. Вот. Сразу видно человека цивилизованного. Чисто выбрит, чисто одет. Одеколоном хорошим пахнет… Поздоровались. Но я так притомился за последние несколько дней, что даже не нашел в себе сил искренне порадоваться встрече с ним. Достала меня жизнь!
После некоторого размышлении над идеей Логинова — выдать через него и Зальцмана информацию прессе, или, как сейчас говорят «СМИ», показав неведомым злодеям, что ими утрачен контроль над ситуацией и, следовательно, гонять меня, или даже убивать, вообще нет смысла, поскольку я уже не являюсь единственным нежелательным носителем этой самой информации — в моем крайне скептически настроенном организме появились некоторые сомнения. И еще бы им не появиться…
В принципе, конечно, неплохо задумано, но… Вопрос в том — поймут нехорошие дяди этот намек, или нет? Или им следует более подробно растолковать, что это намек? Для меня лично моя серенькая обывательская жизнь — не пустяк, она мне дорога. Как память… Да и вообще — несколько надоело уже крутым прикидываться, ведь, в сущности, я человек не воинственный и где-то даже добрый.
Минут через десять вернулся Логинов, взял у Бориса ключ на девятнадцать и отвинтил обе мои красивые запаски. Ключ положил на место, а запаски обещал вернуть… Посмотрим.
Сейчас уже как-то не до мелочей стало — колеса, диски, ключи-болты-гайки… Потом Гена залез в машину и приказал мне:
— Давай за моим «шеви» двигай. Отъедем отсюда куда-нибудь в укромное местечко, чтобы не маячить у переезда. В тиши-глуши перепишем материал.
Опять — укромные местечки… Теперь я, наверное, всю жизнь буду по укромным местечкам прятаться.
Я завел мотор своего изгаженного птичками труженика и, словно робот, двинулся вслед за красавцем «шевроле». Не было никаких чувств, эмоций — сплошное отупение и усталость. Господи! Да кончится ли когда-нибудь эта свистопляска?! Сгорела бы синим пламенем эта проклятая кассета!
Кассета… Кассета — это, конечно, очень плохо, но ведь есть еще три почти свежих трупа в лесу — с закопанными неподалеку шлихами и образцами породы, здорово похожей на кимберлит. Вот, блин… Я же теперь — мокрушник проклятый. По мне же тюрьма плачет, и прокурор рыдает! Эх, жаль, светло, луны не видно — завыл бы волком…
Хотя, думаю, что с трупами этими нас связать трудновато будет. Даже если их когда-нибудь и найдут, что само по себе маловероятно — уж больно место глухое — «привязать» их можно только по пулям. К конкретным «стволам», которые заныканы надежно. Да и прибрались мы за собой неплохо, даже гильзы стреляные, по возможности, собрали. И свои, и тех ублюдков.
Думаю, придется Коле распрощаться с парой красивых игрушек — моим «акаэмэсом» и его «Суоми». Боб из своего ППШ не успел ни разу стрельнуть, так что… Кончится заваруха — «стволы» сбросим, утопим где-нибудь.
Наверное, Коля сильно горевать будет — жалко ему станет автоматы выбрасывать. А еще ведь мотоцикл у него где-то в лесу спрятан. Тоже — вещь, жалко. А людей — не жалко? Троих, ведь, угрохали…
Я прислушался к своему внутреннему голосу — жалко или не жалко? Молчит, проклятый! Значит — не жалко. Странно, что до сих пор я не ощутил никаких угрызений или уколов совести. Или что там она, совесть, еще делает? Кусает?..
Ерничаю препаскудно… Зачем это? Точно, совести нет. Наверное, я потерял ее. Плохо, видно, мне в детстве внушали нравственные заповеди.
Вероятно, так и происходит — переступаешь черту и теряешь совесть. Борьке-то хорошо — он никого не убивал, его самого пытались убить. Ухо ему ранили и каблук отстрелили.
Они — узкопленочные бойцы эти — мне теперь по ночам, наверное, сниться будут. Я буду кричать, плакать во сне, покрываться холодным и обязательно липким потом…
А вот фиг вам, сволочи: спал, сплю и буду спать! И пошли бы они все на… Этих грохнули, и еще — если прижмет — рука не дрогнет. Собакам — собачья и смерть.
Нет сил держать глаза открытыми. Веки жжет, как будто песку сыпанули…
Очнулся от Гениного крика: «Куда?!» — и резко нажал на тормоз. Вовремя. Чуть в зад красивому «шеви» не въехал. Значит, приспнул немного с открытыми глазами. Бр-р…
— Боб, тебя совесть не мучает?
— Спит он, Витя, — ответил с заднего сиденья Николай Иванович. — Разбудить?..
И Боб сломался. Устал. Но раз спит, — значит, с нервами порядок. Нервы у товарища Белыха хорошие, и совесть не угрызает. Ладно, пусть поспит…
Через силу сказал Коле — не надо, не буди, пусть покемарит, потом меня за баранкой сменит. Я, Коля, тоже слегка устал — хоть спички в глаза вставляй.
Коля не ответил. Я оглянулся назад — Коля тоже спал. Привалился к Борьке и поплыл. Ну вы, ребята, даете…
Сам я еще продержался немного, но вскоре Гена решительно выгнал меня из-за баранки, и мы поехали дальше. Проехали за красивым американским автобусом «шевроле» километра три, свернули на проселок и встали в каком-то перелеске.
Господи! Опять кладбище… Нет, показалось. Совсем ты сомлел Витек. Поспать бы… На часах — половина второго ночи.
Сознание возвращалось постепенно, какими-то вспышками, фрагментами. Боли нигде не было. Даже голова не болела. Ощущалась легкая дурнота, подташнивало, казалось, что неритмично работает сердце. И усталость… Огромная усталость во всем теле, как после шестидесятикилометрового марш-броска.
И вдруг, словно некий тумблер в голове включили, Омельченко вспомнил все сразу. Дождь, бешеная ночная гонка по шоссе, слепящий свет встречных машин, черные «фольксвагены» с погашенными фарами, стволы «стечкиных», наручники. Потом — темнота, провал сознания… Укола и всего, что за ним последовало, в его памяти не сохранилось!
Итак — где он, и что с ним?
Прислушался — тишина. Не абсолютная, но и не тревожная. Какие-то отдаленные мирные звуки, тихое гуденье шмеля…
Он осторожно открыл глаза и увидел, что сидит на водительском месте своего джипа, что руки у него свободны… И вокруг никого нет. Та-ак…
Яркий солнечный день, голубое небо с полоской белых облаков на горизонте и ровное, почти бескрайнее поле… вернее, пашня. Вдали лес, какие-то строения — очевидно, поселок.
Джип стоял на полевой дороге. Стоял ровно, на всех своих четырех колесах. Затемненные боковые
