Он вымыл в луже сапоги, соскоблил палкой грязь с подошв и шагнул на крыльцо. Стараясь не разбудить мать, тихо отворил дверь. Но мать не спала, ожидая его.
— Садись, садись за стол, Сашенька, — певуче заговорила она. — Да, совсем забыла, письмо тебе есть, — молвила она скороговоркой, — заказное, от какого-то Н. А. Д… Да ты, Сашенька, садись, я сейчас принесу письмо-то. Кушай! Где же я его положила?.. Конверт такой махонький, зелененький… — Она по- привычке опустила руки в карманы передника и засмеялась своим тихим, беззвучным смехом. — Вот он где, шельмец, в кармане, а я, старая, запамятовала…
Взглянув на почерк, Александр поперхнулся и закашлялся.
«От Нади, от Наденьки!» — радостно стучало в висках.
Он отодвинул тарелку, улыбнулся матери и дрожащими руками распечатал письмо. Из конверта на колени выпала фотография. Он быстро поднял ее, не в силах оторвать глаз от любимого лица.
«Возмужала… и… похорошела! Только грустная какая-то, задумчивая».
— Цари-ица небесная! — всплеснула руками старушка. — Так это же Наденька! А я, старая, и не догадалась — быстро выпалила она, глядя на фотографию через плечо сына, и полезла в карман за очками. — Дай-ка, Сашенька, я хорошенько погляжу, слаба глазами, — сказала она и взяла фотографию.
Забыв об ужине, Александр с жадностью стал читать.
Надя писала, что очень обрадовалась его письмам, что она всегда помнила о нем.
Сейчас она снова работает в школе и часто бывает с ребятами в лесу, заходит в полуразвалившиеся теперь землянки, рассказывает о партизанских буднях, о своих боевых товарищах.
«Недавно у нас, Александр Родионович, был показательный суд, — писала Надя. — Судили трех полицаев — привезли откуда-то из Сибири. Не помогло расстояние — нашли! А вот Куприяненко до сих пор не могут найти. То ли хорошо замаскировался, то ли удрал с немцами.
На Ваше предложение, Александр Родионович, не знаю что и ответить. Приехать теперь к Вам я не могу: в школе идут занятия, да и не отпустят меня с работы. И потом… потом Вы же знаете я не та теперь. Мне порой кажется, что я буду стеснять Вас. Приезжайте сюда Вы, здесь и решим все. Так будет лучше.
Не обижайтесь на меня, милый, дорогой Александр Родионович, за такой ответ. Крепко целую Вас.
«Да-да, надо обязательно поехать, — лихорадочно работала мысль, — и оттуда приедем вдвоем. Вдвоем, с Наденькой!»
Глаза Александра стали влажными, но он тут же одернул себя.
«Отпустит ли меня Леснов? Много неотложных дел. Подожду до весны, а там и занятия в школе у Наденьки кончатся».
— Что же Надюшенька пишет, — спросила мать и продолжала: — Скоро ли приедет? А мне давеча снилось, будто я с внучатами забавляюсь: хлопаю в ладоши, а они, как медвежата, танцуют и ручонками машут… как будто близнецы, и на тебя оба похожи… Эх-х-х, — вздохнула старушка, все разглядывая, фотографию, — доживу ли до своих внучат, Сашенька, а? — и прослезилась.
— Ну, что вы, мама, — сконфуженно проговорил Александр, — доживете и до правнуков!
— Дай бог, дай бог, — умиленно ответила мать.
Сон настолько крепко застрял в памяти, что Александр некоторое время сидел неподвижно, устремив сосредоточенный взгляд куда-то в угол.
«Интересно, — думал он. — Приснились партизаны, бой с карательным полком СС, Наденька — это понятно: вчера, после письма, я весь вечер вспоминал партизанскую жизнь. Но почему там оказался Раздольный? И в полицейском мундире? Странно. Приснится же такая чушь…»
И вдруг в памяти всплыло несколько фотографий с изображением старшего полицейского Куприяненко, доставленных фотографом по заданию штаба партизанского соединения.
— Так вот оно что! — вскричал Александр, но тотчас же взял себя в руки.
«Ведь случаются совпадения, бывают двойники… У Раздольного и документы есть, что он с начала войны был в армии, справки о ранении… Впрочем, документы и справки можно достать, подделать… Надо сегодня же написать Наде и попросить ее, чтобы она описала подробно Куприяненко, она его хорошо знала».
15
Любовь Петровна открыла глаза и испуганно посмотрела на будильник. Стрелки показывали половину десятого.
«Как же я проспала?» — была ее первая мысль, но тотчас же вспомнилось, что сегодня воскресный день.
Она привычным движением отбросила одеяло, села. Накинув длинный халат, спустила ноги на медвежью шкуру, встала. Руки быстро и ловко убрали постель, взбили подушки и подушечки, одернули конец покрывала, расправив на нем морщинки.
Любовь Петровна вышла из спальни и сразу же бросила взгляд на вешалку. Пальто и ушанка мужа были на месте. Она нахмурилась. Предстояло весь день провести с ним вместе и в то же время чувствовать себя одинокой.
С каким нетерпением она раньше ожидала выходные дни!
Бывало засветло встанет, приберет квартиру, приготовит завтрак. Михаил всегда с удовольствием оглядывал чистые и уютные комнаты, хотя и не высказывал одобрения. Они вместе завтракали, а потом он читал, а она вязала или вышивала, вечерами ходили в клуб.
Не раз они отправлялись с сетью и удочками на старицу, с ночевой. И как было хорошо! Поставят на ночь сеть, наберут плавника и разведут костер. Пока он разгорится, глядишь — уже несколько поплавков ныряют. Любовь Петровна любила сама подъехать к сети на лодке и выбрать рыбу на уху.
Ходила она с мужем и на охоту. Сначала из любопытства, потом увлеклась. Научилась отличать свежий след от старого, набила глаз и руку — стреляла без промаха.
Так было до сорок первого года.
С начала войны все эти развлечения отошли на задний план, о них забыли. Любовь Петровна не пропускала ни одного воскресника в леспромхозе, трудилась в лесу наравне со всеми. Михаил тогда гордился ею и ничего от нее не скрывал. Но потом… потом муж как-то охладел, замкнулся. Она не сразу заметила в нем эту перемену. Ей казалось, что он просто устает, и ему необходим отдых, что ничего особенного не произошло, ей просто кажется.
Но с каждым месяцем Михаил становился раздражительнее, молчаливее, начал пить, сперва изредка, потом чаще и чаще. Любовь Петровна забеспокоилась, но он усмехался и успокаивал, что ничего не произошло, он просто устал. Потом в ответ на упреки жены стал грубить, приходить домой пьяный. Придираясь к мелочам, стал устраивать скандалы и, наконец, дошел до рукоприкладства.
И теперь все то хорошее, что было в прошлом, Любови Петровне казалось сном…
Из рук валилась любая работа, и тоска жгучая, неодолимая сковывала ее, и не было сил перебороть себя, да она и не старалась. Если и убирала комнаты, то делала это только для того, чтобы скоротать длинный день, а убрав, часами сидела на диване и задумчиво смотрела в окно. Порой долго и беззвучно плакала, и тогда, казалось, становилось легче на душе.
Любовь Петровна подошла к окну и, увидев снег, с изумлением подумала, что уже наступила зима, а в ее жизни ничего не изменилось. Она долго стояла у окна. Пушистые кристаллы снежинок сверкали в солнечных лучах; березы накинули на свои ветви снежный пух платков и стояли принаряженные, как невесты, а тайга сразу тронулась сединой, будто постарела за ночь. Мимо прошла стайка девушек. Они о чем-то громко говорили, смеялись, и морозный ветерок разжигал на их лицах задорный румянец.
