— Это верно. Однако, скажу вам откровенно, несмотря на все, что мы делали, он сделал свою территорию процветающей. Население растет. Туда идут трудолюбивые иммигранты — и легально, и нелегально. Так что они не позволят его убрать. Заноза, говорите? Пусть он будет бастионом. Господь знает, как мы в этом сейчас нуждаемся.
Руна нахмурилась и закусила губу.
— В прошлом году летом он спас нас от набега скоттов, — напомнил Бакка, — а сейчас Италию грабят остготы, и я не знаю, пошлет ли Он нам очередное чудо. То, что Он так неожиданно прибрал Апулея, — мне кажется, означает, что чуда больше не будет.
— А можете ли вы доверять Грациллонию? — резко спросила Руна. — Решаетесь ли?
— А вы сами как думаете? Вы ведь… Хорошо его знали.
Она опустила глаза и сжала кулаки.
— Позабудьте об обидах, — настаивал Бакка. — Скажите честно, как бы вам ни было горько. Подумайте о Риме.
Она посмотрела на него.
— Вы что-то очень серьезны.
— Тут уже не до комедий, госпожа. Империя — моя мать. А ему кем она приходится?
Руна сидела молча, прислушиваясь к ливню, а потом нехотя сказала:
— У меня не было причин сомневаться в его патриотизме.
Бакка слегка улыбнулся:
— Благодарю вас. Я так и думал, но мне хотелось, чтобы вы это подтвердили.
— Он… слишком упрям. Делает все по-своему.
Бакка кивнул:
— Упрямство доводило его до нарушения субординации, и не один раз. Но не до открытого мятежа. Ему не хватает гибкости и политического опыта. Он ведь не станет устраивать заговор против нас?
— Нет, — презрительно сказала она. — Он не так умен.
Бакка смотрел на стекавшие по стеклам струи.
— Я почти жалею об этом. Каким бы он мог стать императором.
Она откинулась на спинку стула. — Вы это серьезно?
— Может быть. Сами посмотрите, что он сделал в Исе, а теперь и в Конфлюэнте. Мне даже кажется, захоти он стать кардиналом, я бы его поддержал.
Она украдкой взглянула на дверь. В коридоре никого не было. Тем не менее она наклонилась вперед и понизила голос.
— Это чрезвычайно опасный разговор.
— Я вам доверяю, — сказал он.
Она была тронута.
— Благодарю вас.
Бакка щелкнул пальцами:
— Нам чрезвычайно нужен лидер — сильный, способный и… честный. У Стилихона с варварами двойные игры не срабатывают, — он выпрямился. — Ну, так вы думаете, что с Грациллонием как с трибуном можно иметь дело?
— Это будет трудно, — предупредила она. — Вам придется идти ему на уступки.
— Это очевидно. Придется перестать вставлять ему палки в колеса и постараться убедить, что не такие уж мы плохие ребята. — Бакка рассмеялся. — Надеюсь, Нагон Демари не слишком расстроится.
Глава девятнадцатая
Вернулась весна, украсила зеленью и цветами зимние могилы. Дни стали длиннее ночей. Потянулись домой перелетные птицы.
Остготы и их союзники грабили Италию. В тех же местах, куда они пока не пришли, поселился страх. Империя судорожно искала рекрутов и засылала в провинции своих представителей. Они предлагали десять солидов[22] за добровольное поступление в армию, три солида за службу, а остаток — когда опасность минует — при выходе на демобилизацию. Рабам давали два солида и свободу.
Мало кто соглашался на это в северной Галлии. Опасность угрожала их собственным очагам. Саксы высаживались на берег, грабили и жгли дома. Население начало строить защитные укрепления. Так они могли продержаться хотя бы год. Британию опустошали пикты и скотты. Торговые корабли не выходили из порта. Даже рыбаки не смели слишком удаляться от берега. Уловы их были теперь ничтожны, урожай загублен, начинался голод.
Сразу после Пасхи Нагон Демари приехал в Конфлюэнт.
Грациллоний обычно принимал посетителей дома. Так создавалась непринужденная обстановка. Он разговаривал с вождями из Озисмии, заезжими путешественниками или простыми людьми, попавшими в затруднительное положение. Новая большая базилика в Конфлюэнте была недостроена, а на даче — хоть она и была много лучше остальных зданий — встречаться было рискованно, так как находилась она за крепостной стеной. Базилику в Аквилоне занимали бездомные и сироты. Корентин согласился с Грациллонием, что нужды этих несчастных стояли на первом месте.
— Я не потерплю этого человека в моем доме, — сказала Верания. Иногда она бывала непреклонна. Так как случалось это редко, относились к таким заявлениям весьма внимательно. Тем более что Грациллоний разделял ее чувства. На притяжательное местоимение внимания не обратил. В их взаимоотношениях такие мелочи значения не имели.
Он послал приглашение в гостиницу. Решил написать записку, а не передавать на словах. Важно было каждое слово.
«Приходите в полдень в базилику Конфлюэнта».
В комнате, которую он занимал, слышен был громкий стук: это шли строительные работы. Стены комнаты были оштукатурены, плитку на цементный пол пока не положили. Из мебели стояло несколько табуретов да стол с письменными принадлежностями — деревянные дощечки, чернила, гусиные перья, дощечки из воска с прилагавшимися к ним специальными перьями. Грациллоний не поднялся, когда в комнату вошел Нагон, и молчал, пока тот первым не поздоровался. Указал посетителю на табурет.
Нагон сел. Плоское лицо покрылось красными пятнами.
— Так вот как ты принимаешь имперского чиновника? — прорычал он.
Грациллоний улыбнулся:
— Именно так.
— Поосторожней. Будь очень осторожен.
— А ты выбирай выражения. Я трибун, следовательно, гораздо выше тебя по должности.
— Это можно и изменить.
— Мальчик на посылках изменить этого не сможет. Предупреждать о том, чтобы ты придерживал язык, больше не стану. Чего ты хочешь?
Адамово яблоко несколько раз судорожно дернулось, прежде чем Нагон заговорил, трясясь от злости:
— Я, разумеется, приехал сюда за налогами.
— Они будут уплачены.
— Надеюсь, так, как указано и в должном количестве?
Грациллоний уже ожидал чего-то в этом роде.
— Золотым эквивалентом.
— О нет, нет, сэр! Вам и так все время шли на уступки. Основная часть налогов должна быть в том виде, в каком требует закон.
— Прокуратор знает, что отдать столько продуктов и товаров мы не готовы. В этом году мы не можем
