том же году Поленова, в 1766–1767 гг. в Гёттингене было десять «чисто» русских студентов, не говоря уже о русских немцах — по этому поводу Шлёцер писал об образовавшемся здесь впервые «русском землячестве»). Получая широкое образование, посланцы Синода слушали не только лекции профессоров богословия, но и таких ученых, как Михаэлис (восточные языки), Гейне, Бекман, Кестнер и др.[404] В январе 1770 г. подававший большие надежды студент Александр Смирнов скончался и был похоронен в Гёттингене. За счет университета ему был поставлен памятник, а надгробная речь проректора Г. Л. Бемера, в которой тот говорил о сделанных Смирновым успехах в изучении древних языков, «кротком поведении» и других превосходных качествах характера, была опубликована[405].
Серьезных успехов в Гёттингене добился студент Дмитрий Семенов (Руднев). Как и Мина Исаев в Лейдене, Семенов выполнял в Гёттингене обязанности инспектора студентов и одновременно сам учился. На момент отправки ему уже было около тридцати лет, и по окончании Московской академии несколько лет он успел прослужить учителем в крутицкой семинарии, откуда по собственной просьбе был включен в число студентов богословия, назначенных к отправке в Европу. В Гёттингене Семенов активно занимался историей, филологией, древними языками. Ученик Гейне и Шлёцера, он подготовил здесь диссертацию «О следах славянского языка у писателей греческих и латинских» (не сохранилась). В последние годы учебы он особенно сблизился с профессором всеобщей истории и дипломатики И. К. Гаттерером, в доме которого квартировал и которого сам обучал русскому языку (что лишний раз свидетельствовало о характерном для гёттингенских ученых повышенном внимании к России).
Дмитрий Семенов, Петр Розанов и Егор Андреевский вернулись в Россию, закончив обучение, в апреле 1773 г. (последний студент Дмитрий Новиков задержался в Германии из-за болезни и прибыл чуть позже). Синодальная комиссия, которая должна была решать вопрос о дальнейшей судьбе студентов и в частности рассматривала возможность открытия богословского факультета в Москве, нашла познания всех четверых достаточными, особенно же выделила Семенова и Розанова. В 1774 г. они были определены преподавателями Московской академии, а студент Андреевский — учителем в Новгородскую семинарию (долго болевший Новиков, не дождавшись своего назначения, умер в Александро-Невской лавре).
Из студентов богословия, учившихся по инициативе Екатерины II за границей, особого упоминания достойна, конечно, дальнейшая судьба Дмитрия Семенова (Руднева), в которой отразились все лучшие надежды на развитие ученого богословия в России, возлагавшиеся на эту поездку. Поступив в Московскую академию с прекрасными отзывами о своих успехах, Семенов уже на следующий, 1775 г. был назначен префектом академии и профессором философии. Тогда же он постригся в монахи под именем Дамаскина, что открывало ему возможности занятия высших ученых должностей в церковной иерархии. В мае 1778 г. Дамаскин в сане архимандрита был назначен ректором Московской академии и пробыл на этом посту пять лет. Главные его усилия здесь были направлены на улучшения преподавания, «освобождения академической науки от уз схоластики». Ректор сам активно читал лекции, по воскресеньям толковал перед студентами Священное писание в богословской аудитории, обучал желающих немецкому языку, значительно расширил библиотеку Академии, регулярно проводил диспуты и академические собрания. Его просветительская деятельность была широко известна в Москве, где Дамаскин был избран членом Вольного Российского Собрания при Московском университете, а еще раньше Гёттингенское ученое общество избрало его своим членом-корреспондентом. В 1782 г. Дамаскин был назначен на кафедру викария Московской епархии, епископа Севского, а еще через год возглавил другую епархию в Нижнем Новгороде. Во время своего епископского служения, Дамаскин проявлял внимание к уровню образованности священников, которых сам испытывал в знаниях, улучшил местную семинарию. Кроме того, к наследию Дамаскина принадлежат его ученые труды: вышедшие в Германии переводы сочинений русских архиепископов Феофана Прокоповича и Платона (Левшина), библиографический свод «Библиотека Российская», содержащий много важных сведений по истории русской литературы, а также выполненное на высоком уровне издание собрания сочинений М. В. Ломоносова, в биографии которого издатель мог усмотреть некоторые черты, родственные его собственной судьбе. Признавая научные заслуги епископа Дамаскина, Петербургская академия наук избрала его в конце жизни своим почетным членом[406].
После богатых командировками русских студентов 1760-х гг. в Гёттингене наступил некоторый перерыв, и в 1770-е гг. большинство студентов, приехавших сюда из России, имели немецкое происхождение. В последующее десятилетие здесь вновь появляются представители русской аристократии, как бы перенимая эстафету предпочтений, которая раньше принадлежала Лейдену и Страсбургу. К тому же, научная слава университета привлекала те русские семьи, в которых высоко ценилось получение именно научных знаний, а не светского воспитания. Так, среди русских студентов-дворян в Гёттингене в 1780— 1790-х гг. мы встречаем Василия Адодурова, сына куратора Московского университета, трех братьев Татищевых (возможно, родственников историка), барона Григория Александровича Демидова, сына старшего из упоминавшихся выше братьев Демидовых, впоследствии гофмейстера и мецената, наконец, двух графов Василия Мусина-Пушкина и Петра Разумовского, последний из которых был старшим сыном графа Алексея Кирилловича Разумовского, сознательно выбравшим для его воспитания пребывание в ученой среде университета. По-видимому, многие из этих студентов участвовали в занятиях русской историей с профессором Шлёцером, хотя конкретных свидетельств об этом сохранилось не так много: Шлёцер упоминал в письмах в Петербург русских студентов в связи с какими-то обстоятельствами, при которых требовалась его помощь. Так, студент из Петербурга Христиан Берг (учился в 1770–1776 гг. на медицинском факультете) попал в затруднительное, но весьма распространенное в немецких университетских городах положение, когда одна из городских семей требовала от него через университетский суд уплаты долгов и признания отцовства двух незаконнорожденных детей. Шлёцер защищал интересы Берга по просьбе его родителей перед лицом проректора университета[407]. Барон Г. А. Демидов, приехав в мае 1788 г. в Гёттинген, не имея наставника, около года пытался беспорядочно слушать лекции, после чего Шлёцер составил для него учебный план на летний семестр 1789 г. и сам занимался с ним русской историей[408].
В 1785 г. Академия наук вновь направила в Гёттингенский университет четырех студентов для обучения физико-математическим и естественным наукам. Студенты должны были учиться: Яков Захаров — химии, Алексей Кононов — естественной истории, Григорий Павлов — астрономии, Василий Севергин — минералогии. Наблюдение за их прилежанием осуществлял доктор права Ф. К. Вилих. Инструкция, составленная академиками, среди которых уже были выпускники немецких университетов И. И. Лепехин, Н. П. Соколов, П. И. Иноходцев, поощряла широту и разносторонность в занятиях студентов, предоставляла им разумную свободу в расходовании средств. При этом ежегодное содержание, назначенное студентам, составляло как и раньше 300 рублей, что явно не учитывало происходившей в это время в России инфляции и падения курса рубля относительно европейских валют. В результате уже на первых порах студенты столкнулись в Гёттингене с «дороговизной». Тем не менее, с осени 1785 г. они успешно приступили к занятиям, где их руководителями были уже получившие европейскую известность профессора А. Г. Кестнер — по математике, Г. Лихтенберг — по физике, И. Ф. Гмелин — по химии, И. Бекман — по технологии (академические студенты одними из первых в России получали в Гёттингене представления об этом новом в европейской науке предмете), И. Ф. Блуменбах — по естественной истории и др. Помимо этих профессоров, с похвалой о занятиях студентов отзывался и Шлёцер, лекции которого по русской истории и статистике они также посещали. Особенно выделял Шлёцер Захарова, в отношении которого ученый даже выступил с ходатайством перед Академией наук, чтобы тому изменили инструкцию и разрешили сделать основным предметом занятий «историко-политико-экономические науки», в которых Захаров «выказывал истинный талант».
Однако главным препятствием для продолжения успешного хода учебы и в этой командировке было неурегулированное финансовое положение. Помимо высоких цен студентам пришлось переносить и хронические затяжки с выплатой содержания. Денег не хватало не только для оплаты лекций и покупки книг, но порой и на жизнь: в отчете осенью 1787 г. студенты сообщали, что Захаров уже два месяца лежал в тяжелой лихорадке, не в состоянии вызвать врача. Павлову из-за долгов грозила тюрьма.
Несмотря на такие условия, видимо, сам дух университета, питаемый бескорыстными стремлениями к научным занятиям, способствовал особенным успехам студентов во время этой командировки. Так, больших достижений добился Захаров, ученик Гмелина и Бекмана, представивший в Петербург одно из
