профессором погружались в работу над «очищением» источника (как правило, средневековой хроники) от последующих наслоений и искажений, выявлением события «таким, как оно было на самом деле». Подобные семинары стали базой для обучения профессиональных историков во всем мире, а многие книги Ранке длительное время служили образцами написания исторических трудов. Методичность и систематичность Ранке в то же время не заслоняла от него «Идеала»: он искал и выявлял в истории проявления всеобщих «духовных сил», концентрируясь на истории великих людей и идей. Оставаясь, по преимуществу, медиевистом, Ранке, тем не менее, внес значительный вклад в изучение процессов, приведших к возникновению современной ему Европы[498].
Основателем первых семинарских занятий по филологии в Берлинском университете был известный ученый Фридрих Вольф (который, впрочем, перенял эту форму у своего учителя, профессора классической филологии в Гёттингене X. Г. Гейне), а младший товарищ и ученик Вольфа профессор Август Бёк (1785– 1867) прославился изданием фундаментальных трудов по классической филологии, Corpus Inscriptionum Graecarum. Этого ученого по праву считали создателем современной греческой эпиграфики. Кроме того, Бёк впервые обратился к изучению государственного хозяйства и бюджета Афин, разрабатывал вопрос о том, как античная цивилизация представляла и измеряла наблюдаемый мир, оставил ценные труды по философии Платона. Итогом жизни Бёка (а пробыл он на кафедре Берлинского университета 56 лет без единого перерыва!) явилась его «Энциклопедия и методология филологической науки», которая оказала огромное воздействие на развитие классической филологии и изучение античности, а многие ее положения актуальны до сегодняшнего дня [499]. По словам слушавшего лекции Бёка в начале 1830-х гг. В. С. Печерина, ученый читал энциклопедию и методологию филологических наук как «философскую дисциплину, не имеющую ничего общего с той жалкой филологией, которая занимается буквами, точками и запятыми древних авторов» [500].
В области философии помимо Гегеля и приступившего здесь с 1841 г. к чтению лекций Шеллинга Берлинский университет прославился именем Генрика Штеффенса (Стеффенса), уроженца Норвегии, одного из ярких представителей немецкого неогуманизма. Философски обоснованные положения Штеффенса о соотношении свободы личности, преподавания и науки, с одной стороны, и задач государства, с другой, в деле развития высшего образования, выраженные им в курсе лекций «Об идее университета» (1809), легли в основу организации Берлинского университета (см. главу 1). Большое впечатление философские курсы Штеффенса (этика, антропология и др.) производили на русских слушателей. Один из них в 1844 г. передал свои ощущения так: «Его речь имеет что-то, выходящее за границы школы, что-то живое, существенно важное, неразгаданное… неуместимое в формулах и потому действующее на ум так же точно, как всякое увлекательное явление природы или искусства». Штеффенс «сам живет высокою жизнию, которою жили Гёте и Шиллер, Фихте и Шеллинг, которая из университетов разошлась по целой Германии и освободила ее»[501].
Богословский факультет, который был открыт в Берлине, следуя традиционному четырехчастному делению немецкого университета, на протяжении четверти века, с 1810 по 1834 гг., возглавлял Фридрих Шлейермахер (1768–1834), единодушно признаваемый самым влиятельным протестантским теологом в период от завершения эпохи Реформации до начала XX века. Многие богословские проблемы он решал, исходя из представлений о единстве богопознания, разнообразными путями открываемого человеческому чувству и разуму. Круг работ Шлейермахера, впрочем, далеко выходил за пределы теологии. Немалое из написанного им касалось вопросов общественной жизни, образования, экономики, культуры, и во всех этих сферах он выступал последовательным проводником идей человеческого достоинства и либерализма. Именно Шлейермахера вместе с Гумбольдтом современные историки признают одним из подлинных основателей Берлинского университета[502].
На медицинском факультете в Берлине господствовала новая школа во главе с терапевтом К. В. Гуфеландом и физиологом И. Мюллером, сочетавшими теоретические исследования, преподавание с активной практической деятельностью в университетских клиниках. Учившийся у последнего из них в 1830 -х гг. выдающийся русский хирург Н. И. Пирогов полагал, что Иоганн Мюллер «дал новое, или по крайней мере забытое после Галлера направление физиологии. Микроскопические исследования, история развития, точный физический эксперимент и химический анализ кладутся Мюллером в основы германской физиологии»[503].
Наконец, в области естественных наук Берлинский университет второй четверти XIX века обладал такими крупными фигурами, как выдающийся математик П. Г. Л. Дирихле (1805–1859), создатель математической школы, автор фундаментальных работ в области теории чисел и сходимости рядов, который взошел на профессорскую кафедру в Берлине в 1831 г.; химик Э. Мичерлих (1794–1863), первооткрыватель закона изоморфизма кристаллической структуры вещества в химии; географ К. Риттер (1779–1859), профессор с 1820 г., который считается основателем современной географии, отделившим ее предмет от других наук и показавшим необходимость специального изучения среды обитания человечества (большую часть жизни Риттер отдал подготовке своего 19-томного фундаментального труда «Наука о Земле»); физик П. Эрманн и др. О преподавании Эрманна, например, один из его русских слушателей писал: «Я видел перед собою не просто профессора, изучающего из книг свой предмет, но человека, делящегося оным и изъясняющего с живостью и ясностью таинства природы»[504].
В сохранившихся отзывах студентов из России, несмотря на официальный характер большинства документов, неудержимо прорывается чувство восторга, восхищения, которое испытывали учащиеся Берлинского университета от ощущения соучастия в рождении и становлении новой науки. Один из самых незаурядных русских студентов этой поры В. С. Печерин, словно цитируя слова В. фон Гумбольдта писал, что преподавание в Берлине «основано на идеях и насквозь проникнуто идеями» [505]. Продолжая мысль Гумбольдта, можно сказать, что за этими «идеями» приезжали в Берлин представители не только немецкой, но и других наций, которые находили в своем характере стремление к истине через науку, а это, прежде всего, относилось к России. Новая немецкая университетская наука давала русским студентам ощущение наконец обретенного источника истины, откуда нужно черпать ту живую воду, благодаря которой взойдут и будущие плоды российской науки. «С этих старых кафедр, — восклицал В. С. Печерин, описывая университетские лекции в Берлине, — нисходят слова жизни, которые глубоко западают в душу и хранятся в ней, как драгоценные перлы на дне моря, пока буря не вызовет их наружу… В этих мрачных залах сияет солнце познания; цветы человеческого духа развиваются в разнообразнейших формах; под одною кровлею здесь мирно живут самые противоположные мнения»[506]. Те, кому довелось слышать это новое поколение русских ученых вскоре после их возвращения из Германии, вспоминали: «В каком-то поэтическом упоении знанием и мыслью возвращались молодые люди в отечество и сообщали слушателям воодушевлявшие их идеалы, указывая на высшие цели для деятельности» [507]. Дух единодушия между профессорами и студентами, «любовь ко всему истинному и прекрасному», неукоснительное следование научному методу как верному проводнику к истине — вот те положительные качества, которые, будучи вынесенными из Берлинского университета, быстро усваивались и входили в плоть и дух российских университетов 1830—1840-х-гг.
Помимо этой романтической стороны «погружения в науку», наложившей сильный отпечаток на формирование поколения молодых русских ученых, в России были поняты и вполне рациональные преимущества новой внутренней организации Берлинского университета, которые постепенно распространялись и на другие университеты Германии. К этим преимуществам, прежде всего, относились новые университетские свободы — преподавания и обучения. В первой главе рассказывалось, что такое толкование традиционных «академических свобод» возникло только на рубеже XVIII–XIX вв. и, тонко отрефлектированное Гумбольдтом, который рассуждал о недопустимости вмешательства государства в научную жизнь и о необходимости трактовать студента как самостоятельную, «свободную от всякого принуждения» личность, смогло в наиболее полной мере раскрыться именно после основания Берлинского университета. Спустя двадцать лет после гумбольдтовских реформ достигнутый результат был высоко оценен наблюдателем из России, который писал, что именно «свобода преподавания и слушания учения» являются главными чертами немецких университетов, которые «почитаются ныне лучшими в Европе»[508]. Говоря о других их преимуществах, автор статьи подчеркивал изобилие университетских преподавателей, причем «каждый профессор или доцент избирает такую науку или часть науки своего факультета, какую заблагорассудит». Так, на юридическом факультете в семестр
