Тогда я задумался, а в чем же я «специалист»? Я только-только кончил школу и не успел приобрести никаких навыков, кроме крошечного опыта в чертежной и картографической работе. В школе я преуспевал в графике, знал несколько видов шрифта, что для картографа было особенно важно. Но зачем картография на заводе? Единственное, что я мог еще предложить полезного, было черчение, и я решил назвать себя чертежником.
За несколько дней через лагерную комендатуру прошли сотни пленных. По рассказам опрошенных, трудно было определить, чем интересуются немцы. Сомнения и заботу вызывал вопрос о принадлежности к комсомолу. По логике каждый комсомолец — резерв для ВКП(б), а коммунистов немцы уничтожают. Значит нужно попытаться скрыть свое комсомольское происхождение, чтобы заработать проходной балл для поездки в Германию. Впрочем, полагал я, шансов уехать в Германию у меня не было. Шансы у тех, кто уже работал на заводе, имел квалификацию и разряд.
Мужчина средних лет предложил мне сесть. Перед ним лежали бланки и бумаги, куда он заносил мои ответы. Разговор, в основном, касался моей биографии. Где родился, когда? Почему приехал в Советский Союз? Где учился, чем увлекался в школе? Был ли в комсомоле? Люблю ли читать? Какой литературой увлекаюсь? Есть ли у меня специальность?
По ответам можно было бы воссоздать портрет нужного человека… Беседа продолжалась не более десяти минут, и, когда я задумался о ее результате, то ничего определенного сказать не мог. А внешность моя была настолько малоубедительной, что немытое лицо и руки, вихры давно нестриженной головы, замусоленные гимнастерка и галифе, босые ноги вызывали, вероятно, жалкое чувство сострадания.
После нескольких дней работы комиссия переехала в другой лагерь, а событие, сильно взволновавшее лагерников, стало забываться и вскоре совсем утихло.
Однажды утром, выходя со своей командой на работу, я у вахты услышал свою фамилию. Я вышел из строя и присоединился к группе людей, стоявших у ограждения — здесь было несколько человек. Нас предупредили никуда не расходиться, должен был подойти конвой. По отдельным словам становилось ясно, что нас должны отправить на вокзал.
Ждали мы недолго, и вот, наконец, команда: «специалисты, строиться».
Команда эта внесла ясность в происходящее — стало понятно назначение группы. Подумал, что повлияло на такой отбор? В группе было меньше десяти человек, отобранных из всего лагеря! «Неужели чертежники так нужны в Германии?» — наивно спрашивал себя.
У вахты нам выдали по пайке хлеба на дорогу, и по хорошо знакомой дороге «специалисты» направились к станции, как нам показалось, для отправки в Германию. Но путь туда оказался гораздо сложнее и дольше по времени.
Первый сделанный сегодня шаг был, как оказалось, не к заводской проходной, а в лагерь Восточного министерства Германии, занятого в годы войны подготовкой служащих для гражданских ведомств на оккупированной территории Советского Союза.
Более подробно об этом расскажу по порядку происходящих со мною событий.
Война была громом среди ясного неба для всей страны; даже Великий Вождь и тот потерял равновесие и оказался в шоке. Можно представить, какое состояние испытали люди, бывшие с первых минут войны у ее переднего края!
Волна нашествия сметала на своем пути все. Скупые сводки Советского Информбюро не могли скрыть трагизма происходящего. За первые месяцы немцы сумели захватить Латвию, Литву, Белоруссию, Молдавию и большую часть Украины, проникнув вглубь Советского Союза на 300–600 километров. Они угрожали Ленинграду, Смоленску, Киеву. Кроме захваченной территории Красная армия несла невосполнимые потери в боевой технике, танках, самолетах и всего, что досталось врагу на оставленной территории. Главными потерями, о которых старались не говорить, — были людские. Массовые окружения советских войск проходили мимо сводок, а если и публиковались, то в очень скромных цифрах.
Когда мне впервые пришлось сравнивать потери в Харьковской операции мая 1942 года по нашим и по немецким данным, то разница эта выражалась такими цифрами: наши — 70 тысяч человек, немцы — 240 тысяч. Такое же, примерно, соотношение людских потерь при взятии Киева. По нашим данным — 175 тысяч, по немецким — 665 тысяч.
Во время Нюрнбергского процесса советская сторона представила ряд немецких документов, в которых было сказано, что за первые полгода войны было захвачено 3.9 миллиона пленных, из коих к началу 1942 года в живых осталось 1,1 миллиона.
Эта цифра мне представилась наиболее правдивой, так как молва оставшихся в живых после суровой зимы 1941–1942 гг. называла именно эту цифру в 3 миллиона — это умершие от голода и холодной зимы. А в приказе от 28 июня 1942 года Сталин ссылался на еще более чудовищную цифру — 70 миллионов человек населения, оказавшихся на оккупированной немцами территории после года военных действий.
Сейчас пишется новая История Великой отечественной войны 1941–1945 гг., и хотелось бы, чтобы вопреки прошлым подходам были расставлены все недостающие точки, чтобы были опубликованы все опущенные факты и цифры.
Стремительный марш немецких войск и массовые окружения породили военнопленных и их лагеря. С каждым днем число их росло. Немецкое командование не могло разместить всю эту массу людей — не было лагерных зон, бараков, продовольствия. Первые лагеря разбивались прямо в степи, под открытым небом или на окраинах жилых объектов. Огораживали территорию колючей проволокой, ставили вышки для охраны и загоняли туда пленных. Чем дальше уходила на Восток армия, тем больше оставалось таких зон. В летнюю пору можно было переносить все трудности и лишения. С наступлением осени и зимы положение пленных становилось безвыходным — умирали десятки и сотни в день от холодов и голода. Жизнь под открытым небом, дождь и грязь, снег и морозы не оставляли надежды на жизнь и по утрам многочисленные трупы свозили в общую яму и команда из таких же доходяг хоронила их.
В мае 1942 года, когда я был пленен, положение с пленными стало несколько лучше и смертность уменьшилась. В лагерных зонах появились пусть и малопригодное для жизни, но жилье. Это были старые казармы, заброшенные заводские цеха или кошары для скота. В них пленные проводили ночь.
Что представляла из себя эта многомиллионная масса людей?
В лагерях были собраны представители всех национальностей. Только в восемнадцать лет я стал понимать смысл давно знакомых слов — русский, украинец, поляк, югослав, кавказец, азиат. Впервые в военнопленном лагере стал видеть осмысленную разницу — в языках славянских, мусульманских народов, европейцев.
Неприятно было осознавать в первые дни пребывания в Харьковской тюрьме принадлежность к полиции украинцев. Почему именно украинцы получили право служить немцам? Оказалось, что украинская территория, захваченная немцами, позволила украинцам создать свою национальную службу — украинских полицаев.
В Советском Союзе мы воспитывались на интернациональных идеях, и каждый гражданин при выборе для себя деятельности должен был согласовывать свои действия с коммунистической программой — все нации равны! Германия установила в рейхе расовый приоритет, где высшей нацией была арийская. По этим же национальным принципам должны были жить и развиваться другие нации. (И сегодня фашизм после провала его идей в последнюю войну, вновь заявляет о своих претензиях!) В Советском Союзе законы, защищавшие национальное достоинство, работали четко, и любое посягательство и ущемление национальной принадлежности пресекалось со всей строгостью.
Советские люди в плену в массе своей продолжали сохранять верность братству и интернациональным традициям даже тогда, когда националистические образования происходили в административно-принудительном порядке. Поэтому и осуждалось насилие украинцев-полицаев над своими соотечественниками.
Издевательства и побои на Холодной Горе в Харькове получили свое осуждение. Трудно было смириться с этим и видеть как молодежь, воспитанная в интернациональном духе, придя в полицию, исполняла свои обязанности с таким рвением? Как могли произойти такие перемены за этот короткий срок?
Осуждения заслуживало поведение представителей малых народов Закавказья и Средней Азии. Их
