Плыть дальше, полагаясь на судьбу?
Вокруг были люди. Разные по возрасту и образованию, религиозным и нравственным убеждениям, по представлениями о долге. Нужно было искать хороших людей — они помогут, поддержат, посоветуют.
Я в те годы только-только пытался найти нужный путь, чтобы выжить, не видел замаскированных преград и опасностей, преодолеть которые помогает жизненный опыт. Я не имел ни синяков, ни шишек и тем скорее мог получить их.
Представившаяся возможность окунуться в котел с человеческой массой и вариться в нем позволяла увидеть людей изнутри, уметь рассмотреть их замыслы и поступки. Плохое я обходил и поэтому мало разочаровывался. За хорошее держался двумя руками. Настоящую дружбу понимал, как проявление искренности, добра, любви, взаимопонимания.
Те, кто попал в Кельце, прошли через отбор комиссии, и первое же знакомство с ними определяло их в категорию людей, с которыми интересно общаться.
Я жил в казарме для молодежи, расположенной рядом с проходной. Из своего окружения могу вспомнить только нескольких человек. Одного звали Валентином. Пытался вспомнить его фамилию, но не уверен, что пришедшая на память его настоящая — то ли Ващенко, то ли Зощенко, меня преследует такое сочетание.
Он был преподавателем литературы. Хорошо владея речью, образно и интересно рассказывал анекдоты. При рассказе умел сдерживать эмоции — выдавали его уголки глаз. Скуластое с заметными рябинками лицо, было спокойно в эти минуты, а слушатели закатывались от смеха.
Впервые от «рябого» Валентина я услышал знаменитую поэму Баркова, приписываемую за стихотворный стиль Александру Сергеевичу.
Но к этому, «разбитному и компанейскому» малому, интересному рассказчику я почему-то не испытывал духовного тяготения и не поверял ему своих тайн и мыслей, не стал его другом.
Моим товарищем в Кельце и Германии был и молодой лейтенант Володя Блинков. Спортивного сложения, он будто был создан для военного. Ладно скроенный французский китель, ремень с портупеей, армейские начищенные сапоги очень подходили к его молодцеватой внешности.
Выправка и навыки в строевой подготовке определили ему должность взводного в Кельце. Незадолго до начала войны Володя окончил общевойсковое училище и в отличие от многих советских командиров тех лет, пришедших в армию из рабоче-крестьянской среды, был начитан и образован. Родился он на Северном Кавказе, был похож на молодого Мозжухина и, видимо, нравился женщинам за удаль и непринужденные манеры.
Я с интересом слушал его рассказы об училище, о курсантских проделках, завидовал его способностям привлекать к себе внимание.
Природа определяет нам каждому свое — достоинства и недостатки, поэтому мы такие разные. Я всегда сожалел, что у меня нет этих качеств, это лишало меня уверенности среди сверстников и, особенно, среди девушек.
Беседовали мы о разном, было много общих тем — они определяли взаимопонимание. Беспокоило будущее: что ожидает нас после Кельце? Общение с Володей продолжалось около года, потом, летом 1943 года, дороги наши разошлись. Володя уехал на Восток и потерялся где-то на Украине. Иногда до нас доходили известия о жизни знакомых, а вот о Володе мы не имели ничего.
Особое место в Кельце принадлежит Иванову, с которым меня свела судьба, связала узами дружбы на всю дальнейшую жизнь в Германии и в Швейцарии. Чистосердечно признаюсь, Павел Семенович, или просто Паша, стал для меня эталоном человека, которому хотелось подражать. Однажды вечером, перед получением продуктов, пришли знакомые из казармы и сказали, что из Владимира-Волынска прибыл этап из офицерского лагеря.
Я накинул одеяло и пошел в казарму посмотреть на этапников.
Там уже было много любопытных; они обступили прибывших и оживленно беседовали. На мое удивление все они были одеты по сезону (была глубокая осень), кто в старое и поношенное, кто в свежее и поновей — шинели, сапоги, ботинки, фуражки, пилотки, у некоторых даже имелись вещевые мешки. Разные по возрасту люди. Отсутствие знаков различия в петлицах не позволяло распознать их звания.
Недалеко от входа, опершись плечом о стойку двухъярусной койки, стоял высокий блондин. Он снял с себя фуражку и шинель, и тихо, не торопясь, отвечал на вопросы. Трудно было определить его возраст — выглядел он молодо, хотя лоб его обозначили уже высокие залысины. На нем была суконная расстегнутая гимнастерка, галифе, солдатские ботинки, но не было ремней, и внешним видом своим он походил больше на разжалованного арестанта с гауптвахты.
От остальных он выделялся ростом и статью.
Несмотря на печать плена, лицо его привлекало мужской красотой. Голубые, глубоко посаженные глаза, точеный нос и особенно губы были красивы, он был похож на древнего грека, сошедшего с пьедестала.
Всем будто одарила его природа! Но был у него недостаток, не сразу бросающийся в глаза, — наметившаяся лысина, которая подчеркивала его громадный лоб. Из-за этого трудно было угадать его возраст и поверить, что ему лишь двадцать пять лет.
Между нами была все же большая разница. Мне только девятнадцать, а ему уже двадцать пять. В этом возрасте разница казалась большой. Поэтому познакомиться с ним, задавать вопросы, проявлять любопытство и интерес было неэтично — нужен был подходящий момент.
Было в нем что-то притягательное. То ли задушевный разговор, то ли естественная манера держаться и говорить, может, его общительность, но первое впечатление было запоминающимся. Когда с Володей зашел разговор о хорошем впечатлении, он согласился со мной.
Он сказал, что зовут его Павлом, а фамилия Иванов, что он ленинградец, жил на 17-й линии Васильевского острова. Служил в строительных войсках, по званию старший техник-лейтенант инженерных войск.
Все это стало известно взводному Володе, в чье подчинение попали вновь прибывшие.
Хорошие отношения с Володей позволили скоро и мне познакомиться с Павлом.
В свою очередь ежедневное общение Володи с Павлом сыграло свою роль для сближения двух лейтенантов, которые ко всему были большими поклонниками спорта.
Когда между нами установились близкие отношения, я тоже стал равным членом этой компании и узнал много подробностей из жизни нового знакомого.
Он был уроженцем Питера — так называют Ленинград коренные ленинградцы. Родился в семье потомственного матроса — участника Октябрьского переворота. Появился на свет Павел не один, а вместе с братом. Росли малыши слабыми — часто болели. Врач посоветовал заняться физкультурой.
Мальчики с первых классов школы последовали совету врача и приступили к занятиям спортом. Соревнуясь между собой, втянулись в регулярные занятия. Установили во дворе «перекладину», чтобы накачивать силу, потом перешли к гимнастическим упражнениям. И вскоре из слабых и хворых стали сильными и здоровыми. Явная польза от этих занятий привела к мысли о большом спорте. После окончания десятилетки Павел поступил в один из лучших спортивных ВУЗов страны — Ленинградский институт физической культуры им. Лесгафта.
Природные данные подсказали выбрать десятиборье, так решил и опытный тренер. В этом труднейшем состязании, считавшимся «жемчужиной» легкой атлетики, выступали только мужчины. Стать победителем в соревновании было очень трудно и почетно, результаты в них определялись по таблице и наибольшей сумме набранных очков. Весь комплекс дисциплин способствовал формированию гармонии и красоты — тех самых данных, какие бросались в глаза при знакомстве с Ивановым.
Его скромность тоже располагала. Лишь после длительного знакомства и возникшего доверия, я, например, узнал, что незадолго до войны Павел участвовал во всевозможных соревнованиях профсоюзов. Они подтверждали спортивное мастерство Павла. И чем ближе мы знакомились, тем выше поднимался его авторитет — я узнавал больше подробностей из его жизни, о ленинградских спортсменах, имена, которые встречал в прессе и в центральной спортивной газете «Красный спорт».
Меня охватывало чувство гордости за дружбу с известным в Союзе спортсменом, который не только знал многих легкоатлетов, гимнастов, боксеров, но и участвовал с ними в соревнованиях.
