— Баринок, а баринок, — из сада окликнул Алешу Севастьяныч, маленький, со спутанной бородой и веселыми глазами. — Баринок, ты, вишь, к нам на ревизию поедешь, так тебя девка моя перевезет, ты с ней кучи-то посчитай, а я тем часом забегу к Василию Ивановичу, а потом разом домой, чаем с медом тебя угощу. Мед здоровый в этом году уродился. Ладно, что ли?
— Ладно, — засмеялся Алеша, и стало ему весело и бодро.
— Погодку-то Бог дал, а уж осенью несет, — говорил Севастьяныч, спускаясь с Алешей к озеру.
— Лизка! — закричал он пронзительно. — Опять с кавалерами, шельма, где-нибудь лясы точит. Лизка, вези барина.
Но Лизка не точила лясы, а сидела на корме маленькой лодки, спустив ноги в воду.
— Я здесь, батюшка, — сказала она, вставая, отчего утлая лодчонка чуть не захлебнула воды.
— Тише ты поворачивайся, разиня, барина не утопи, — заворчал Севастьяныч.
— Зачем топить, — ответила Лизка и улыбнулась, показывая белые, как у хорька, зубы.
Алеша неловко полез в лодку. Севастьяныч подсаживал его.
— Чего зубы-то скалишь, помогла бы барину, — закричал он на смеющуюся Лизку.
Та быстро соскочила с кормы, схватила Алешу под руки, почти подняла его на воздух и осторожно посадила на единственную лавочку.
— Какая сильная у тебя дочка, — несколько сконфуженно сказал Алеша.
— Ну, с Богом, — промолвил Севастьяныч и столкнул лодку.
Стоя на корме, Лизка ловко работала одним веслом. Желтую юбку ее раздувало ветром. Рыжие волосы растрепались, и огромный красный цветок, кокетливо сунутый под розовую гребенку, колыхался над ее головой, как живой. Она не переставала улыбаться, щуря глаза от солнца, которое било ей прямо в лицо.
Какой-то парень крикнул с берега:
— Ого-го-го, Лизка себе барина везет!
— А тебе завидно? — не смущаясь, ответила Лизка и засмеялась.
Алеша вдруг вспомнил, что это про нее рассказывал вчера Долгов, и покраснел.
— Вот вы, барин, и зарумянились немножко, а то бледненький такой, смотреть жалко, — сказала Лизка, перестав смеяться.
— Это от ветра, — бормотал Алеша, еще более краснея.
Она ничего не ответила, только усмехнулась и еще сильнее заработала веслом.
Желтые и розовые деревья яркой каймой окружали синевшее озеро. Солнце холодным осенним блеском заливало все: и красные строенья усадьбы, и далекое село на горе, и прозрачные рощи. В лодке наступило молчание. Алеша изредка поглядывал на свою перевозчицу, но, встречаясь с ее веселым взглядом, смущенно опускал глаза. Лизка, стоя на корме, в желтой раздувающейся юбке, в розовой кофте, рыжая, вся освещенная солнцем, ловко и сильно управляла юркой лодкой, иногда начинала мурлыкать себе под нос песню и, взглядывая на смущенного Алешу, усмехалась.
Сад Севастьяныча, расположенный на полуострове, подходил к самому озеру. Стройными рядами стояли веселые яблони, залитые солнцем. Сладкий запах мяты, меда и яблок несся еще издалека.
— Приехали, барин. Сейчас причалю, — сказала Лизка, сильными ударами весла разогнала лодку на отмель, а когда та стала в нескольких аршинах{225} от берега, выше колен подняла юбку и, соскочив в воду, одной рукой втащила лодку на берег.
— Пожалуйте, барин.
Она хотела опять помочь Алеше, но тот поспешно, хотя и не совсем ловко, выскочил сам.
Молча обошли они сад. Алеша деловито сосчитал кучи, важно записывая их в записную книжку. Чтобы наложить клейма, понадобился вар. Лизка пошла отыскивать его в доме. Алеша снял фуражку и сел под яблоню. Ласково обдувало ветром; тяжелые ветки, полные румяных плодов, низко свешивались; между деревьев синело озеро; было тихо и жарко.
Осторожно ступая босыми ногами, подошла Лизка, будто подкрадываясь. Алеша вздрогнул.
— Не нашла вару-то. Придется обождать батюшку, со мной поскучать, — сказала Лизка тихо и насмешливо.
«Что ей нужно?» — досадливо подумал Алеша, глядя на ее круглое, с легкими веснушками, зеленоватыми прозрачными глазами, красными губами, лукавое и задорное лицо. Стараясь преодолеть свое смущение, он сказал громко, деланно-развязным тоном:
— Ну, что ж, подождем. Отчего же вы не сядете, Лиза?
Она, опустив глаза, улыбнулась и села совсем близко от Алеши. Он помолчал несколько минут и опять заговорил:
— Сколько вам лет-то?
— Семнадцатый на исходе.
— Замуж пора, — с шутливостью старшего сказал Алеша.
— Зачем мне свободу свою рушить-то, женихов-то сколько угодно, да мне ни к чему, на свободе-то лучше.
— Я думаю здесь скучно одной, да с отцом?
— Не всегда одна, гости приезжают, вот вы к нам приехали, а отца-то и нет, — сказала Лизка и громко засмеялась.
— Яблочков бы покушали. — Она встала на колени, совсем почти касаясь Алеши, и тряхнула яблоню. Яблоки посыпались дождем.
— Вот это сладкое будет, — выбрав большое, как воском налитое яблоко, сказала Лиза и подала Алеше. Она коснулась его руки своей, нагнулась совсем близко, алые губы ее улыбались. Какое-то непривычное веселье овладевало Алешей, было ему любопытно и чуть-чуть жутко.
— Сладкое? — спросила Лизка, нагнувшись к самому лицу Алешиному.
— Сладкое, — ответил тот, чувствуя, что кружится голова, темнеет в глазах и дрожь охватывает тело.
— Сладкое? — повторила Лизка и, нагнувшись еще ниже, шепча: — Миленький мой, хорошенький, — целовала, не отрываясь, губы, глаза, шею около полурасстегнутого ворота рубашки, смеялась и обнимала сильными своими руками ослабевшего Алешу.
В последний раз мелькнуло в глазах Алешиных синевшее озеро, далекая красная крыша усадьбы, что-то вспомнилось, хотел он оттолкнуть крепко прижавшуюся к нему всем телом Лизку, но вместо того сам прижался к ней еще ближе.
Было жарко и тихо; сладко пахло мятой, медом и яблоками.
— Батюшка едет. Вот попались бы, — зашептала Лизка и быстро, как кошка, вскочив, поправила юбку и сбившиеся волосы.
— Оправься, барин, а я побегу самовар ставить. Прощай, миленький, красавчик мой. Ужо еще. — Жадными сильными губами она поцеловала Алешу и, что-то напевая, побежала к дому, мелькая между яблонями желтой юбкой и розовой кофтой.
Алеша так и остался сидеть в растерзанном виде; голова была тяжелая и мутная, во рту пересохло. Машинально взял он закусанное, поданное давеча Лизкой сладкое яблоко и лениво жевал его. Севастьяныч быстро приближался на своей душегубке{226} и что-то кричал приветственно. Алеша встал, нашел кушак, завалившийся в траву, привел себя в порядок и пошел к озеру.
— Заработались, баринок? вишь, вспотел даже. Ничего, воздух у нас легкий, пользительный, — говорил ласково Севастьяныч, привязывая лодку. — Ну, теперь идем пить чай. С устатку, это хорошо.
Пили чай в душной светлой горнице, Севастьяныч угощал медом и длинно рассказывал что-то. В окна блестело солнце и синее озеро между деревьев. Яблоки были на столе, кучей в углу, свешивались в окно, приготовленные для сушки лежали перед домом на лужке. Лизка, стуча пятками, прислуживала быстро и скромно и только, выходя в сени, мурлыкала:
— Милок мой ненаглядненький, сладкий как леденчик.
Алеше было стыдно и жарко.
Вару не оказалось и у Севастьяныча.
— Ах, грех какой, совсем из головы вон. Уж ты, Алексей Дмитриевич, прости ради Христа. Придется
