множества монологов, несло в себе возможность поворота общества к единому монологу, т. е. к авторитаризму. Распад страны в условиях господства соборного идеала стимулировал рост массового согласия на сильную центральную власть.
Оттесненный на задний план авторитаризм мог превратиться в господствующую силу, в организацию авторитарного государства лишь при условии, что в самих локальных мирах возникнет ярко выраженное стремление приобщиться к высшей власти. Это могло быть результатом массового дискомфортного состояния в низах, стремления найти защиту в высшей власти. Движущей силой этого процесса была возрастающая дезорганизация, в основе которой лежал раскол почвы, возникший еще в прошлом глобальном периоде. Люди, воодушевленные идеей создания царства Божьего на земле, пытались преодолеть все формы раскола, включая и раскол почвы. Это неизбежно привело к столкновению в самой почве, прежде всего между частью народа, склонного к последовательной уравнительности, и меньшинством, склонным к утилитаризму выше общепринятого уровня, в особенности к развитому утилитаризму, основанному на осознании связи между собственными усилиями и результатами труда.
Идущая к локализму инверсионная волна, начавшаяся в XVIII веке, охватывала всех крестьян. Однако в конечном итоге в крестьянстве не могли не выявиться внутренние различия. Наиболее архаичная часть, склонная к максимальной натурализации, уравнительности, шла к локализму до максимально возможной степени, тогда как крестьяне, склонные к утилитаризму, в особенности в его развитых формах, не могли идти по этому пути слишком далеко. Они нуждались в рынке, в связях хозяйственного характера, в городе. Это различие внутри почвы дало новой власти блестящий шанс получать социальную энергию, возглавив борьбу почвенного большинства против меньшинства, которое рассматривалось как воплощение зла, как последний его недобитый отряд. Власть, слившаяся с большинством, тем самым могла черпать из него, казалось бы, бесконечную поддержку, социальную энергию. В этом нельзя было сомневаться, так как именно идеалы уравнительности неизбежно требуют авторитаризма, внешней силы, способной «всех равнять».
Никакая власть не обладала способностью повернуть гигантскую инверсионную волну. Однако власть могла ею воспользоваться, оседлать ее, дать ей определенную интерпретацию, такую интерпретацию, которая позволяет использовать инверсию для формирования государства, для решения медиационной задачи. Псевдосинкретизм методологически оказался достаточно гибким для решения этой задачи. Он позволил по видимости в рамках одной и то же идеологии, принципа, именуемого демократическим централизмом, перейти от соборного идеала к авторитарному. Эта нравственная инверсия неотделима от качественного сдвига в самой синкретической государственности, т. е. от перемещения центра тяжести власти с уровней локальных миров, миров среднего уровня к высшей власти, что приводило к борьбе между собой разных версий интеграции общества. Ленин остро почувствовал назревание этого перехода. Тяготея к синкретизму, он не усматривал противоречия между соборным и авторитарным идеалами. Отождествление обоих идеалов, неспособность или нежелание понимать дуальность идеала при одновременных попытках использовать это различие для тайного манипулирования переходами между идеалами и составляет важный аспект псевдосинкретизма. Игнорирование различий между этими идеалами открывает возможность для утверждений, что «решительно никакого принципиального противоречия между советским (т. е. социалистическим) демократизмом и применением диктаторской власти отдельных лиц
Общинный и государственный социализм
Ленин пытался отождествить по сути две разнородные, вступающие друг с другом в конфликт расколотые части общества, два расколотых пласта культуры. Он старался связать общинное движение с движением государственного производства, основанного на государственной собственности, что также было мощной традицией, унаследованной от прошлого. Соединяя общинное, соборное начало и государственное, Ленин, по сути дела, отождествлял идеи общинного социализма, т. е. социализма безгосударственной жизни множества крестьянских сообществ, и государственный социализм, где эти же люди добровольно соглашаются на авторитарную государственную власть, обеспечивающую защиту всеобщей уравнительности. Ленин выступил как человек, искренне верящий в реальный синкретизм такого тождества.
Однако такое тождество для современного сознания в отличие от древнего не было задано как естественное, но стало некоторой задачей, требующей воплощения. Эту задачу должен был решать рабочий класс, который в идеологии играет роль трикстера, медиатора, соединяющего распадающиеся элементы целого, и, следовательно, в известном смысле является носителем государственного и одновременно общинного социализма. Псевдосинкретизм в отличие от синкретизма переносил центр тяжести на социальные институты, социальные группы, способные обеспечить это тождество. В государстве рабочих, как назвало себя общество после 1917 года, наука не заинтересовалась тем, что в старой России постепенно складывалось массовое артельное движение, где работники объединялись между собой для эффективной производственной деятельности, экстраполируя на свою работу древние общинные принципы. В 80–90–х годах прошлого века существовало бесчисленное количество артелей: рыболовецких, охотничьих, торговых, строительных, крючников, точильщиков, маляров, лодочников, брошюровочных и переплетных, старательских, ловли дров на реках, биндюжников, гребцов, полотеров, пильщиков и т. д. Этот список можно было бы значительно расширить. Известны случаи, хотя и немногочисленные, когда еще во времена крепостного права производственная артель рабочих «с полным успехом вела» «сложное фабричное дело» в результате договора с владельцем за «цены с выработанного продукта» [3]. Любопытно, что иногда эти артели выступали как владельцы предприятий. Например, в Царевококшайском уезде Казанской губернии из 300 заводов смолокурения только 20 имело по одному хозяину, тогда как на остальных заводах работали артельщики от 2 до 13 человек [4].
Следовательно, в стране шел определенный процесс овладения общинными формами многочисленных умножающихся специализированных форм деятельности. Он, естественно, давал определенные основания для отождествления рабочих и крестьян как субъектов общинных форм жизни и истолкования самоуправления как основы общинного социализма со всеми вытекающими последствиями. Это давало основание включать их в общую концепцию синкретического социализма.
Существование этих артелей, охватывавших несельскохозяйственные формы производства, дает основание для предположения, что при благоприятных условиях и неограниченности исторического времени эти формы могли овладевать все более сложными производствами и в конечном итоге создать некоторое самобытное общество, сочетающее реальное экономическое развитие с общинными формами, чему дает пример Япония. Однако против этой гипотезы можно выдвинуть ряд возражений. Прежде всего, развитие все более сложных напряженных форм труда могло все больше входить в противоречие с
