некоторое сообщество, и как отец–вождь–царь. Либеральный идеал, однако, означал отказ от партиципации и, следовательно, требовал решения медиационной задачи на противоположном принципе личной ответственности за общество, требовал динамичности целей и ценностей. Эта раздвоенность не могла не усиливать социокультурное противоречие, дискомфортное состояние: негативное впечатление об общем нарастании хаоса в обществе усиливало противоречие между культурой и социальными отношениями, между субкультурами государственности и локальных миров, между разными типами социальных отношений. В основе этого лежало мощное и изменяющее свою направленность развитие
«Желаем остаться казенными»
Власть постоянно сталкивалась с манихейской враждебностью народа к правящему слою и одновременно с его стремлением слиться с царем. В одном из подложных указов Екатерины II, распространявшихся среди крестьян, дворяне обвинялись в том, что по их вине изринута из России Правда. К екатерининской эпохе относится литературный памятник «Плач холопа», автором которого, видимо, был крепостной человек. В нем сказано, что только воля выведет всякую неправду, что тогда переведутся злые господа. В «Плаче» видна и враждебность к иностранцам. Но сама царская власть в нем трактуется как высшее благо. Некий И. Батурин, подкараулив однажды цесаревича Петра, предложил «взбунтовать народ в его пользу» [8]. Башкиры об императрице говорили: «Она правосудна, но правосудие от нее не отошло и к нам не пришло». Взбунтовавшиеся крестьяне Полоцкой губернии заявили: «Ничего нам не будет, ибо государь позволил просить на отягчающих помещиков, да от нас уже и посланы с прошением к царю». Своей высшей точки возмущение достигло в восстании Е. Пугачева (1773–1776), охватившем чуть ли не половину страны. Восставшие грабили усадьбы помещиков, истребляли представителей правящего слоя, разрушали города, сжигали металлургические заводы на Урале. Интересно, что изучение A. Пушкиным истории пугачевщины послужило его освобождению от преклонения перед народом.
Пугачев был по крайней мере седьмым по счету самозванцем, выдававшим себя за Петра III. В восстании было велико влияние староверия, некоторое время на знаменах восставших был староверческий крест. При всем разнообразии этнического и религиозного состава восставших их объединяло стремление к старой вере; для народов Поволжья это был возврат к своим старым дохристианским верованиям. Их общность с русскими староверами состояла в ориентации на древние формы жизни, в неотступном желании обрести на престоле природного царя. B. Короленко говорил о значении образа Петра III — Пугачева: «Найден царь, настоящий, общий, способный всех примирить, установить гармонию интересов. Великая народная мечта, великий и трагический обман!..» [9].
Народу нужен был царь–избавитель. В одной из староверческих легенд Петр I предрекает явление другого Петра — мстителя и избавителя, и тот обещает: «У всех у них отниму крестьян и сделаю, как в старину бывало». Пугачев выступал как воплощение Правды, гарант народной свободы. «Свобода», как это явствует из крестьянских документов, означала жизнь под «премудрым управлением всероссийского скипетра» в противоположность жизни под властью помещика. Пугачев жаловал своих подданных «вольностью, без всякого требования в казну подушных и прочих податей и рекрутов побору, коими казна сама собою довольствоваться может, а войско наше из вольножелающих к службе нашей великой исчисление иметь будет. Сверх того, в России дворянство крестьян своих великими работами и податями отягощать не будет, понеже каждый несочувствует прописную вольность и свободу». Он обещал народу «свободу и тишину» на земле, «коя до века продолжаться будет». «Тишина» пугачевских манифестов и состояние «покоя» в сказочных сюжетах, которое дает народу получивший царство герой, — проявления одного и того же менталитета. «Как только цель достигнута и несправедливость устранена, наступает состояние покоя («Стали жить–поживать и добра наживать»), действие дурных закономерностей прекращается, динамический сюжет исчерпан и будущее мыслится как некая статичная социальная структура» [10].
Пугачев обещал мир на веки вечные, социальную гармонию и избавление. Он был враждебен начальству, и это определяло его непосредственно эмоциональную связь с народом: «Жалуем сим именным указом, с монаршеским и отеческим нашим милосердием, всем находящимся в крестьянстве и подданстве помещиков быть верноподданными рабами собственно нашей короны». Рабство помещику заменялось рабством царю. Интересно, что этой идеей обосновывал абсолютизм Посошков в своем сочинении «О скудости и богатстве», утверждая, что помещики крестьянам не вековые владельцы, а владелец им царь. Переход от помещика под власть царя понимали как переход в разряд государственных крестьян, «в казну»: «Умрем, а не хотим быть за помещиком. Желаем остаться казенными». Это было наиболее радикальным из требований крестьян. Оно коренилось в тотемических представлениях, требующих от людей партиципации к внешнему сильному авторитету, держателю монополии.
Рабство царю, т. е. носителю высшей Правды, не есть, собственно, рабство, но отдача себя под власть справедливого отца — могущественного царя. Одновременно крестьяне несли в себе непримиримую вражду к правящему слою, так как он не вписывался в тотемическую модель мира. Восстание мордовских крестьян Тюрюшевской волости в 1743 году было вызвано религиозными притеснениями, затем оно перекинулось в соседние районы и продолжалось два года. Восставшие угрожали начальству «побить вас всех до смерти». В пугачевских манифестах крестьяне призывались истреблять «злодеев–дворян… Кои дворяне в своих поместьях и вотчинах, — оных, противников нашей власти, возмутителей империи и разорителей крестьян ловить, казнить и вешать». Суд над большинством помещиков, «облихованных» крестьянами, оканчивался виселицей. Обычны были самосуды с убийством всей семьи помещика, включая детей. Один из эмиссаров Пугачева объявил: «Если кто помещика убьет до смерти и дом его разорит, тому дано будет жалование сто рублей, а кто десять дворянских домов разорит, тому 1 000 рублей и чин генеральский». Восстановление общинного самоуправления, независимого от помещичьей вотчинной администрации, явилось главным требованием волнений в 1820–1840 годах в целом ряде имений. Во всех этих случаях крестьяне отказывались повиноваться старостам и бургомистрам, которых навязывали им помещики, и выбирали своих, которые обычно возглавляли волнения.
В первой половине XIX века сокращалось число наемных управляющих и управление в имениях передавалось бургомистрам из крепостных, которые выбирались миром. Разумеется, этот процесс не проходил везде одновременно. Существенно, что единицей крестьянских волнений была община, т. е. волнения почти никогда не охватывали лишь часть общины и, как правило, не выходили за рамки имения или общины. Крестьяне стремились предотвратить нежелательные изменения, вернуться к идеальному прошлому. Декабрист А. Бестужев писал о них: «Все они вздыхали о прежних годах, все роптали на настоящее, все жаждали лучшего» [11]. В рапорте Курского наместнического правления Сенату о вооруженном выступлении крестьян села Новосергиевского в 1796 году указывалось, что крестьяне, по их словам, стремились «к удержанию им себя в настоящем положении» [12]. Все требования сводились к отмене разрушительных для сложившихся форм жизни перемен, противостояли государству и помещикам.
Требования солдат также не выходили за рамки существующих порядков. Они сводились к защите элементарных условий жизни. Протесты их связаны с хищением солдатских провиантских сумм, с чинимыми ненавистными командирами жестокостями и непосильными учениями. Особенно сильное недовольство вызвано было военными поселениями, где вся жизнь подчинялась военному режиму, регламентация жизни была доведена до крайней степени (полевые работы проводились по команде капрала, браки устраивались по воле начальства и т. д.).
Сказывалась парадоксальная ситуация, когда диалог власти и крестьянства превращался в свою противоположность, в конфликт, порождающий у той и другой стороны дискомфортное состояние, представление о нарастающем хаосе. Буквально все постановления правительства толковались в народе совершенно превратным образом. Например, запрет Петра III (1761—1762) на покупку заводчиками крестьян вызвал среди последних волнения, так как они решили, что их освободили от работы на заводах. Слухи о «вольности» возникали, например, в результате лишения церкви права владения крестьянами, в
