Россия: критика исторического опыта. Том1

быть царем, так и теперь они не могли понять, как можно уничтожить монархию, но оставить в живых царя. Идея ликвидации монархии включала и истребление всех до последнего членов семьи, всего его «семени». Акт отречения царя в пользу сына Алексея, который, казалось, было можно воспринимать как победу революции, был встречен возмущением рабочих и столицы [154]. В их понимании, ничто не изменилось, совершена лишь попытка обмана народа, спасения носителей зла. Гучков был задержан рабочими, которые потребовали от него уничтожения акта отречения.

По словам Керенского, «настроение солдатских масс и рабочих Петроградского и Московского районов было крайне враждебным Николаю. Раздавались требования казни, прямо ко мне обращенные. Сама сила злобы рабочих лежала глубоко в их настроениях. Смертная казнь Николая II и отправка его семьи из Александровского дворца в Петропавловскую крепость или в Кронштадт, яростные, иногда исступленные требования сотен всяческих делегаций, депутаций и резолюций, являвшихся и предъявлявшихся Временному правительству». Охрана должна была обезопасить жизнь царской семьи от покушений, особенно при перевозке, возможность убийства членов семьи была более реальна, нежели вероятность попытки монархистов организовать побег. Левые эсеры и анархисты Екатеринбурга разработали план нападения на дом, в котором размещалась царская семья, с целью убийства Николая. Будучи выслана в Тобольск, царская семья столкнулась с враждебностью значительной части охраны и большинства населения. Комиссар Временного правительства эсер В. Панкратов писал, что на его имя «получались анонимки с угрозами с фронта, из Омска, Красноярска, Екатеринбурга и даже от самих тоболяков. Грозили даже послать целую дивизию за то, что я «распустил царскую семью»» [155].

На уральской областной конференции большевиков в первой половине 1918 года большинство делегатов с мест высказывалось за скорейший расстрел Романовых, мотивируя это угрозой реставрации монархии. Ярость масс обрушилась на всех членов царской семьи. В Перми, куда был выслан великий князь Михаил, брат Николая, на заседаниях совета и на рабочих собраниях неоднократно поднимался вопрос о его расстреле. По–видимому, местные власти воспротивились этим требованиям. Князь Михаил был убит вместе со своим секретарем группой из пяти человек, которые, очевидно, не были непосредственно связаны с властью. Находившиеся в заключении в Алапаевске некоторые члены царской семьи, в том числе великая княгиня Елизавета Федоровна, великий князь Сергей Михайлович, были расстреляны по решению местных властей. Сам царь был расстрелян по решению Екатеринбургского областного Совета. Народ издревле черпал уверенность в себе, растворяясь во внешней силе отца, идола, царя. Теперь к царю приобщаться было нельзя, так как он потерял монологичность, черты однозначной Правды, стал антитотемом. Им овладели силы зла, и его следовало убить, как некогда уничтожали не оправдавших себя божков. Не случайно в истории страны почти всех свергнутых царей убивали, так как «природный царь» парадоксальным образом оставался царем, пока был жив. Это убийство было ритуалом уничтожения мирового зла. Советское правительство несло юридическую и моральную ответственность за это убийство. Однако нельзя не признать, что оно действовало в соответствии с настроением значительных масс населения, включая солдат.

Любопытна такая деталь — сообщение, сделанное на заседании правительства Свердловым о расстреле царя, было встречено молчанием. Быть может, на миг присутствующие почувствовали ужас перед надвигающейся неизвестностью.

Крах соборно–либерального идеала

Либеральное Временное правительство пыталось продолжать либеральный курс, который старая власть, хотя и со значительными колебаниями, проводила с 1861 года. Временное правительство старалось делать это более последовательно, опираясь на свою безграничную веру в народ, в демократию. Абсурдность ситуации состояла в том, что власть с этими идеалами обращалась к обществу, где преобладала массовая вечевая стихия, массовое стремление к локализму, к уравнительности, к натуральному хозяйству, к слому власти. Новая власть встречала возрастающую враждебность и массовое неповиновение. Ее рассматривали как буржуазную, хотя постепенно под давлением снизу правительство превратилось по своему партийному составу в социалистическое. Возрастающее сопротивление встречали попытки управлять посредством закона. Правительство предлагало ожидать Учредительного собрания для решения аграрного вопроса. Соборная стихия непосредственно не могла породить из себя государство в масштабе большого общества по той причине, по какой она не могла участвовать в обсуждении и подготовке крестьянской реформы 1861 года. В масштабе большого общества эта сила была неконструктивна, не вписывалась при решении сложных проблем в государственность и мыслила в утопических категориях приоритета локальных натуральных интересов над целым, над всеобщим. Господствующий гибридный соборно–либеральный идеал распался. Выявилось, что именно либералы казались народу главным врагом. Более того, сама монархия пала потому, что царь, правящая элита повернули на путь либеральных реформ, а не потому, что эти реформы оказались недостаточно либеральными или недостаточно радикальными. В этой ситуации либеральная власть не могла не стать очередной жертвой отказа народа воспроизводить большое общество, государственность, жертвой повсеместного стремления захватить что можно для себя и замкнуться в своей деревне.

Временное правительство пало по той же причине, что и царское. Его никто не защищал: ни войска, ни население. Его сбросили при полной безучастности народа, воспроизводственная деятельность которого уже давно покинула государство. В городе шла нормальная жизнь, работали кино и театры. Высшие классы не выступали решительно против переворота. Имеются сведения, что «боязнь анархии парализовала много заговоров» (А. Амфитеатров, 1922).

Рассматривая сегодня последние полтора десятилетия существования старой государственности, нельзя не обратить внимание на то, что, если судить по ряду существенных сфер жизни до начала первой мировой войны (развитие экономики, высшей культуры, образования, расширение свободы), можно предположить возможность стабилизации общества, отход от господства инверсионного типа социальных изменений, возможность усиления интеграторов либерального типа. То обстоятельство, что вскоре все развалилось с молниеносной быстротой, может свидетельствовать о том, что действительно решающие факторы, движущие силы исторического процесса, коренных поворотов истории следует искать значительно глубже, чем все эти лежащие на поверхности факты. Их следует искать в законах изменения отношения личности к самой себе, к обществу, к характеру творческого воспроизводства.

Факты, указывающие на развитие, прогресс экономики, не должны, однако, скрывать от нас ту сферу реальности, где формируются механизмы воспроизводства, накапливаются дискомфортные представления, формируются силы инверсии и медиации. Анализ культурных процессов, игнорируемых экономическим материализмом, показывает, что рост масштабов товарно–денежных отношений далеко не всегда свидетельствует о развитии капитализма или даже о движении к нему. Этот процесс может иметь обратный смысл, т. е. быть фактором массового роста дискомфортного состояния, которое подготовляет массовый взрыв, уничтожающий не только капитализм, но и формы жизни, ему отдаленно предшествующие, все, что несет отдаленную угрозу уравнительности. Без знания этой сферы реальности нельзя понять механизмы исторического движения России.

Конец инверсионного цикла был предопределен всей предшествующей историей страны, господством инверсионного типа социальных изменений в сочетании с расколом. Он был предрешен не свыше, а деятельностью сменяющих друг друга поколений, которые не знали никакого другого типа изменений, кроме инверсионных. Предшествующие поколения не нашли в себе сил преодолеть раскол, инерцию истории. В России существовали иные возможности, пример тому дает древний Новгород. Однако они не реализовывались в широких масштабах и подавлялись другими вариантами развития.

Много говорилось о том, что если бы то или иное важное событие в России произошло иначе, то вся последующая история страны пошла бы по–другому. П. Струве писал о возможностях, которые открылись бы в случае победы декабристов и более ранней отмены крепостного права [156]. А. Керенский говорил о пассивности своего правительства, о возможности победы над большевиками, если бы Временное правительство заключило мир с Германией, и т. д.