И не заметил, как глаза патлатого вспыхнули на мгновение инфернальным огнем и тут же поспешно закрылись, чтобы не выдать хозяина.
— Нет, ну почему же, знаю, — быстро взяв себя в руки, вкрадчиво проговорил он. — Как же не знать- то? А тебе зачем, служивый?
— Да съездить туда надо. По делам.
— А ты не ведаешь, где она, и тебя надо проводить, — быстро догадался длинноносый.
— Можно сказать, что и так, — уклончиво ответил гвардеец.
Абориген опустил очи долу и тонко улыбнулся.
— Ну, что ж. Изволь, провожу.
Спиря, неожиданно для самого себя, отчего-то вдруг решил не злоупотреблять любезностью аборигена.
— Да ладно уж, не надо провожать-то, — скромно двинул покатым плечом он. — Объясни на пальцах, да и достаточно.
Но патлатый не сдавался.
— Да нет уж, провожу, провожу. Во-первых, я все равно в ту сторону собирался. А во-вторых, без меня тебе ее не найти.
— Это что за деревня такая, что туда дороги нет? — изумился солдат.
— Да есть туда дорога, — поспешил успокоить собеседника патлатый. — Есть. Только она с другой стороны к ней идет, не от города. И чтобы от Постола туда попасть, надо по лесу идти.
— Долго? — забеспокоился Спиридон.
— Да нет, часа три… четыре… Да и смотря каким ведь шагом, — развел руками, не выпуская мешка, длинноносый, но тут же ровно спохватился. — Да ты не волнуйся, служивый, это же по нашим меркам совсем рядом! Оглянуться не успеешь, как на месте окажемся! За полдня обернемся! Ужинать уже в городе будешь!
— Понятно, — кивнул гвардеец. — Уговорил.
— Так когда выходим, служивый? — елейно улыбнулся и сощурил глазки в приторной угодливости абориген.
— Выхoдите когда? — задумчиво переспросил на свой лад Спиря. — А вот сейчас с Иваном его высочеством поговорю. Как он готов будет, так и выхoдите сразу.
— С Иваном?!..
Попытки завести по дороге к лесу светскую беседу с аборигеном, представившимся Жуланом, закончились для Иванушки полным провалом.
На личные вопросы тот отвечал неохотно и односложно. А все разговоры умудрялся свести к одному: зачем такому именитому человеку, как наследник лукоморской короны, идти самолично в какую-то мухами засиженную деревню по холодному, грязному, кишащему диким зверьем лесу, и не лучше ли было бы послать по такому пустяковому поводу какого-нибудь тупого солдафона, каких в дюжине двенадцать, вроде вон того здоровенного лба сзади них, бездельника и дармоеда, которого, наверняка, проще отравить, чем прокормить.
Царевич на провокации не поддавался, и возвращаться или посылать вместо себя куда-либо других вежливо, но без объяснения причин не соглашался. Зато не слишком вежливые слова, но с детальными объяснениями причин, а также следствий, выводов, результатов и обстоятельств, реальных и вероятных, то и дело доносились со стороны бездельника и дармоеда. Но Жулан, пораженный, очевидно, острым приступом избирательной глухоты, не реагировал на них никак, и лишь упорно продолжал гнуть свою непонятную линию перед Иваном[124].
Так, в дискуссиях, размышлениях и комментариях, аккурат к тому времени, когда Иван в семнадцатый раз отказался отправить вместо себя «ну хотя бы вон этого громилу», а Спиридон покончил с обсуждением вслух добродетелей третьего колена родни Жулана и перешел к четвертому, маленький отряд отъехал километра на три от города и остановился у ничем не примечательного поворота.
— Отсюда до Неумойной ближе всего, — хмуро заявил Жулан, неуклюже, как собака с забора, слезая с предоставленного напрокат коня на покрытую мягкой бурой листвой землю.
Иванушка тоже спешился.
Проводник смахнул с лица длинную, давно не мытую прядь, задрал голову, прищурился, хоть солнце и было надежно укрыто толстенным слоем спутанных, скомканных серо-синих туч, если вообще было там, и придирчиво осмотрел небосвод, насколько хватило глаз и шеи.
— Снег скоро пойдет, как пить дать, — угрюмо сообщил он, снова переводя взгляд на царевича и потирая ладонью почти вывихнутую шею. — Метель, говорю, намечается. Собаку хозяин не выгонит, не то, что приличному человеку по буеракам таскаться. Пусть захребетники бы вон толстомордые шли, а вашему высочеству…
— Жулан, — с упреком прервал его Иван. — Конечно, мы благодарны вам за то, что вы вызвались проводить меня до Неумойной… Но эти непрекращающиеся намеки на… э-э-э… нестандартную фигуру Спиридона…
— Завистник, — мстительно пробасил из-за Иванова плеча[125] солдат, обретя, наконец, поддержку лукоморца. — Недомерок. Не в коня корм.
— …Вы ведь его совершенно не знаете! — не обращая внимания на ремарку подзащитного, с праведным жаром продолжал лукоморец. — А о человеке нельзя судить только по его внешности! Если бы вы познакомились поближе, я уверен, вы бы изменили о нем мнение!
Костей в ответ на такую нотацию вспыхнул и торопливо опустил очи долу, пробурчав что-то себе под нос, а торжествующее хмыканье гвардейца было прервано укоризненным «это касается и тебя, Спиря».
Восстановив, таким образом, справедливость, Иванушка вручил поводья своего и костеева коней Спиридону, наказал ему передать Серафиме, что все идет замечательно и по плану, ободряюще глянул на проводника и первым шагнул под жидкую сень разоблачившихся на зиму тощих веток.
То ли раздетый озябший лес подействовал на аборигена угнетающе, то ли небо, медленно, но неумолимо меняющее над их головами цвет с серо-синего на темно-фиолетовый, но, едва из виду скрылась дорога, Жулан недовольно насупился, нахохлился и замолк окончательно.
Откровенно говоря, ни природа, ни погода, ни ее перспективы разговорчивости не прибавляли и Ивану.
Ледяной пронизывающий ветер с острым запахом снега раздраженно подталкивал их в спины, а заодно навевал мысли о том, как приятно будет идти обратно, особенно если к ветру решит присоединиться и мокрый снежок.
Обледеневшие хрупкие листья тоненько похрустывали под ногами. Утрешняя изморось, дождавшись своего часа, ласково осыпалась за поднятый воротник. Ссутулившаяся узкая спина костея, обтянутая черным козьим тулупом — единственный реальный объект в отстраненно-печальном лесу — назойливо маячила в метре от Иванова носа.
Шел третий час пути.
— А смотрите-ка, ваше высочество! — остановился вдруг прямо перед ним Жулан и почти торжествующе ткнул пальцем в вязаной перчатке в сторону какого-то дерева слева от себя. — Смотрите, какой ужас!
— Где ужас? — живо заинтересовался Иванушка.
После двух часов пути по съежившемуся перед неминучей метелью хмурому лесу даже неизвестный ужас представлялся не более чем приятным разнообразием.
— Эта ольха! — с готовностью пояснил проводник. — Поглядите, как похож ее ствол на искаженное в неземных муках человеческое лицо!
— Да?.. — осторожно поинтересовался лукоморец, склоняя голову то так, то этак в стремлении увидеть хоть что-нибудь, кроме обыкновенной корявой коры и разветвленных ветвей, каких был полон этот лес, да еще с полсотни соседних.
— Да! — горячо подтвердил Жулан. — Да! Вот видите? Эта ветка будто нос. Те сучки — глаза вытаращенные. Дупло — распахнутый в крике отчаянном перекошенный рот. Вот морщины коры, ровно его
