— И попали? — с замиранием сердца, позабыв жевать, спросил Иванушка.
— Ха! — мрачно сообщила царевна. — Может, конечно, у белки глаз размером больше, чем у этого борова — я не проверяла. Но, по-моему, и Кондраха с Макаром тоже так считают, когда целишься в белку, она ведь не пытается насадить тебя на клыки и втоптать в лесную подстилку. В этом главная разница.
— И чем все кончилось? — уже понимая, что хэппи-энда не предвидится, всё же поинтересовался царевич.
— А кончилось тем, что они всей честной компанией бежали от него километр по бурелому, как кони скаковые, побросав всё, пока не догадались врассыпную кинуться. А потом еще три часа друг друга по лесу собирали, от каждого треска да стука шарахаясь. Так что, старушка Жермон была права, когда свою баллисту — или как она там по военному правильно называется — внуку притащила. Только не в коня корм оказался, а так бы — самое то…
— Надо что-нибудь придумать, — озабоченно нахмурился Иван.
— Угу, — снова усердно жуя, согласилась Серафима. — Надо. Только со вчерашнего дня всей артелью думают, и ничего в голову не идет.
Иванушка, быстрее супруги справившись со своей половиной, прислушался к внутренним ощущениям и стыдливо украдкой пошарил рукой в похудевшем узелке.
Результат был неутешительным, и он, грустно допив последний чай из своей фляги, уставился на носки сапог, чтобы горящим голодным взором не смущать супругу и не лишать ее аппетита[151].
Не замечая и не ценя жертвы мужа, царевна доела весь полдник до последней крошки, удовлетворенно откинулась на спинку кресла, прикрыла глаза, улыбнулась и промолвила традиционное «гут».
— Угу, — настал черед Иванушки оказывать своей половине немногословную поддержку.
Насытившись, Сенька сразу стала добрей и разговорчивей, и на неподготовленного Ивана обрушился второй выпуск новостей за два дня.
— …Ты не поверишь, Вань! Да что ты — и Макар, и министры, которые ему сказали, сами диву даются! В городе завелся какой-то маньяк, который скупил в лавках все кружки, рюмки, чарки, стаканы — деревянные, оловянные, керамические… Все! В лавках кончились, так мужики говорят, что он даже по домам ходил, у народа выпрашивал!
— Зачем?
— Так маньяк же! — удивленно глянула на него царевна, словно само это слово объясняло всё, включая цель анонимного приобретателя.
— А, может, коллекционер?
— А какая разница?
Царевич честно задумался, но супруга, не дожидаясь ответа, махнула рукой и увлеченно продолжила информировать его о том, о сем, о пятом, о десятом…
— …а еще наш Спиря позавчера с кем-то подрался, — через полчаса добралась она и до последнего пункта. — Вернее, они там и без него хорошо справлялись, а он непонятно с какой балды разнимать полез. Ну, и накостыляли друг другу… И ему заодно. Оба глаза у бедолаги заплыли, как у вамаяссьского посла. Что ни шаг, то ох на ахе. Находка ему компрессов да примочек налепила, мазями намазала — не то, что человек неподготовленный, кабан бы тот увидел — так и то со страху бы копыта откинул. Пришлось им с Карасичем на сегодня поменяться — тот в оцепление пошел, а Спиря дворец караулить остался.
— А ты уверена, что это случайно? — Иван встревожился вместо того, чтобы посмеяться, как рассчитывала Серафима.
— А что ж они, по-твоему, специально его поджидали, чтобы драться начать? — насмешливо хмыкнула она. — Конечно, случайно. Если ты думаешь, что он — это… э-э-э… как бы поосторожнее выразиться… не совсем он… это не значит, что так же думает еще кто-то. Кому лишний конкурент — в горле ёж. В конце концов, у нас имеется соглашение, подписано оно четверыми, и он не в их числе, а, значит, если не докажет своих прав до Дня Медведя, то может не беспокоиться вовсе. Ни он, ни тот, кто выиграет. И не думай, пожалуйста, что мне это нравится больше, чем тебе… Но доказательств нет, и где еще их искать, я ума не приложу. Точка[152].
— Может, ты и права, — невесело пожал плечами Иванушка и устремил рассеянный взгляд на творящиеся на площади перемены. — Скорее всего, ты права. Но я всё равно попрошу наших гвардейцев, чтобы они его больше одного не оставляли. Так. На всякий случай.
За сегодняшний день площадь успела побыть концертным залом и ристалищем. Теперь же, на первый взгляд, на второй и даже на третий, она медленно, но верно превращалась в столовую.
Доски с нескончаемых подвод с грохотом сгружались графскими слугами на звонкий булыжник площади, и там за них с рвением принимались постольские плотники. Не покладая ни рук, ни молотков, без устали сбивали они длинные доски вместе и пристраивали их на высокие и низкие козлы. Высокие — столы. Низкие — скамейки. Забор, ограждающий зону соревнования, и барьер в первую очередь были разобраны на составляющие, и тоже возродились в виде бесконечных и однообразных столов и скамей.
Люди, подобно вышедшей из берегов реке, незаметно заполнили всё свободное пространство между столостроителями и только и ждали, пока будет готова очередная скамья, чтобы набиться на нее до отказа. Счастливчики, уже сменившие нервное стоячее положение на комфортное сидячее, оживленно перешептывались, строя самые одинаковые гастрономически-кулинарные предположения.
Пир на весь мир — вот что ожидает их безо всякого сомнения, постановил коллективный разум и желудок к моменту появления с Полковой улицы последних трех телег с пиломатериалами и гвоздями.
Вот это граф.
Удивил, так удивил.
— Путь к сердцу народа лежит через желудок… — с меланхолической усмешкой разглядывая самый огромный обеденный зал на Белом Свете, проговорила Серафима. — Ну и хитрюга этот Брендель. Знает, чем взять оголодавшего аборигена. Вот тот самый случай, когда величина народной любви будет прямо пропорциональна длине меню. Просто и эффективно.
— Ну, я бы не сказал, что так уж просто, — покачал головой Коротча, с плохо скрываемым сожалением разглядывая занятые не им скамьи. — Это ж сколько мяса надо нажарить, хлеба напечь, картошки наварить, рыбы насолить, масла насбивать, огурцов намариновать, или чего они там еще накашеварили…
Министр канавизации захлебнулся слюной и замолчал, пожирая глазами готовые вот-вот покрыться невиданными яствами пустые столы.
С последним ударом молотка, загнавшего последний гвоздь в последнюю скамейку, на площадь выехал на белом коне и в белом горностаевом плаще сам затейник.
— Добрые мои… горожане, — сладким голосом обратился он к собравшимся, и те, совершенно справедливо рассудив, что чем скорее закончится официальная часть, тем скорее начнется развлечение, взорвались аплодисментами.
Но так легко от графа отделаться было нельзя.
Дождавшись, пока добрые горожане выдохнутся или сообразят, что настолько коротких официальных частей не бывает даже в Лаконии, граф благодушно откашлялся и начал с начала:
— Добрые мои… горожане. Долгие годы под железной пятой проклятого узурпатора принесли вам бесчисленные и немыслимые страдания. В угоду прихоти горстки прихлебателей самозванца вас безжалостно лишали самого простого и необходимого каждому человеку. У вас отняли праздники. У вас вырвали из рук свободу. Вас оставляли без еды и воды. Даже самый обычный хлеб превратился для вас в роскошь!.. Как помыслю об этом — сердце сжимается в комок!..
Граф Аспидиск остановился, утер краем кружевной манжеты сухие глаза, сглотнул комок — наверное, тот самый, в который превратилось его сердце — и продолжил крещендо:
— Но не хлебом единым жив человек!.. И сегодня я хочу вернуть вам сразу всё, что украл у вас жестокий эксплуататор — праздник, свободу и хлеб! В одном из его проявлений, если быть совсем точным, но это мелочь. Что же это такое, о чем я веду сейчас речь, вы с минуты на минуту узнаете сами! И — я
