Неприязнь?
Подозрение?
Отторжение?
Ненависть?
Пожалуй.
Но всё это, вместе взятое, как ни крути, сводилось к одному пугающему, леденящему душу, еще кровоточащему слову «колдовство».
Если была магическая клятва, и никто ее не мог нарушить, кроме одного, то что это означало?..
Слухи, поползшие после вчерашнего покушения на предполагаемого брата покойного Нафтанаила Медведя, успокоения в умонастроения горожан тоже отнюдь не вносили.
И в расположение духа членов жюри, если уж на то пошло.
И вот, в утро завершения последнего испытания, превратившегося в пустую формальность, народ стоял, ждал и безмолвствовал.
— А если он не вернется к одиннадцати? — обуреваемый дурными предчувствиями — одно другого дурнее, целый дурдом, а не настроение — выглядывал то в одну неподвижно замершую хмурым людом улицу, то в другую Иванушка.
— Провозгласим Спирю чудесным образом ожившим правителем Мечеславом Каким-то там, и вся недолга, — криво усмехнулась в ответ Сенька и вздохнула. — А вообще, не выдавай желаемое за действительное, милый муж. Никуда он не…
— ЕДЕТ!!! — донесся истеричный выкрик со стороны Иноземной, и в мгновение вся многотысячная толпа подхватила его, как один человек:
— Едет, едет, едет!!!..
Оцепление поднатужилось, поднапружилось, и продавило в массе верноподданных коридор шириной в метр: на большее не хватило ни личного состава, ни сил, ни, в первую очередь, желания.
Захочет, так и в форточку пролезет, кисло прокомментировал пришествие нового царя Захар.
Рысью вылетел на середину Дворцовой площади конный отряд охотников под предводительством Бренделя и дружно остановился перед помостом, эффектно подняв скакунов на дыбы.
Под ногами лошадей вились и скулили от переполнявших их нечеловеческих эмоций псы.
— Без семи минут одиннадцать. Я прибыл, — с непроницаемым лицом доложил граф, достал из седельной сумки и размашисто швырнул к подножью помоста зайца. — А вот и моя добыча.
— Остальное, я полагаю, ваша светлость, едет с обозом? — с таким же непроницаемым лицом уточнил Иван[179].
— Вы переоцениваете мои скромные способности в умерщвлении невинных зверюшек, ваше высочество, — потупил очи и издевательски покривил губы граф. — Всё, что мы добыли — перед вами.
Сотни грудей выдохнули враз свое изумление, разочарование, возмущение, обиду и еще Бог сколько и каких чувств, но Брендель, казалось, был слеп и глух ко всему, происходящему за его спиной.
— А где же наш… без пяти минут монарх? — глянул он сначала на наручные песочные часы, потом на помост, затем в прилегающие улицы — одну за другой.
— Вы имеете в виду господина барона Дрягву? — сухо уточнил царевич.
— Его самого, — согласно кивнул граф. — Его величество барона. Дрягву Великолепного. Силезеня Певчего. Или как там его прозовут в веках восхищенные потомки.
— Его превосходительство не придет, — Иван с усилием сглотнул сухим горлом и, несмотря на то, что больше всего на свете ему сейчас хотелось закричать на бесстрастного, как вамаяссьская стена, графа, или наброситься на него с кулаками, или убежать отсюда, из этого города, этой страны, куда глаза глядят, и забыть всё, как постыдный, нелепый, кошмарный сон, он продолжил ровным бесцветным голосом:
— Вчера он внезапно заболел, и не смог принять участие в четвертом состязании. Поэтому, вынужден вам сообщить, даже при том минимальном объеме добычи, который был предъявлен жюри, вы являетесь победителем объявленных состязаний. О чем мы и доводим до вашего сведения официально. Завтра, в десять часов утра, на этом же самом месте, состоится обряд коронации нового правителя Царства Костей. Примите поздравления.
— И участие, — не преминула вставить Серафима, лучась благожеланием и искренностью в смертельных дозах, как полтонны стронция. — А также приглашение на пир в вашу честь, посильную лепту в приготовление которого вы только что внесли. Всего хорошего, ваше будущее величество.
Удалялся граф с площади под дружные вопли: «Да здравствует Аспидиск Первый».
Все сто двадцать шесть его слуг, стражников и придворных очень старались перекричать друг друга и всех остальных.
Иванушка никогда раньше не думал, что тишина переполненной площади может быть такой же громкой, как и ее рев.
Дед Голуб склонился над чистым листом бумаги, тщательно выписывая одну ровную округлую буковку за другой, от слова к слову, от предложения к предложению.
Рядом со столом, на табуретке, поджав под себя ноги, с глубоким интересом наблюдала за процессом Воронья.
Терпеливо дождавшись, пока чернила на пере закончатся, и старику пришлось оторваться от работы и потянуться к чернильнице, девочка заглянула в покрасневшие от бессчетных часов за письменным столом глаза учителя и задала вопрос:
— Деда, а деда? А что это вы всё время пишете? Вы взаправду все хроники старинные на нашем наречии переписать решили?
— Что?.. — рука с пером зависла в воздухе, и старик слегка недоуменно взглянул на свою любимую ученицу. — А, ты всё еще здесь, Воронья…
— Здесь, — обиженно надулась девочка. — Вы ж сами велели мне погодить, пока страницу допишете, а сами уже с тех пор пятую строчите.
— А… Ой… Извини, птичка… Заработался…
— Ага, заработались, — ворчливо сложила локти поверх стопки чистой бумаги воспитанница детского крыла. — Тетя верява говорит, что вам на свежем воздухе надо чаще бывать. И питаться вовремя. А то вон совсем на шкилет похожи стали — кожа да кости торчат, и то в разные стороны.
— Да разве ж я… — начал было виновато оправдываться дед, но Воронья не дала ему и шанса.
— Вот, я вам, как человеку, полчаса назад суп принесла — так он уже не то, что остыл — испортился, поди. Кушайте давайте, лучше, дедушка, потом допишете. Бумажки не убегут.
И она сняла с кипы старинных пергаментов на диване жестяную миску, прикрытую треснутой тарелкой, аккуратно отодвинула исписанный лист на столе в сторону, и с не терпящим возражения выражением на худеньком личике водрузила холодный суп перед стариком.
— Вот, пока не покушаете, я не уйду, и покою вам не дам, — словно чрезвычайно заботливая эринния, девчушка подвинулась поближе, выудила из кармана два ломтя каравая, деревянную ложку, и положила их рядом с тарелкой. — На здоровьичко.
— Ну, спасибо… кормилица ты моя… — ласково и слегка близоруко улыбнулся дед и заглянул под исчерченную мелкой паутиной тонких трещин тарелку. — Ох, гляди ты, картошки-то сколько! И мяса шесть кусков! Прямо праздник какой-то!
И тут же обеспокоено перевел взгляд на девочку:
— Аль и впрямь у нас какой праздник, а я запамятовал?
— Не-а, — поспешила успокоить она его, а заодно отвести внимание от собранных по своим тарелкам воинами дружины королевича Кыся картошки и мяса. — Нет у нас сегодня никакого праздника. Пока. А вот завтра — День Медведя! Ну, и коронация намечается…
— Намечается? — сделал большие глаза дед Голуб. — И кого собрались короновать?
— Бренделя-кренделя… — кисло скривилась девчонка.
— Он тебе не по нраву, что ли, птичка? — не забывая уписывать за обе щеки покрывшийся тонкой пленочкой жира обед, сочувственно полюбопытствовал старик.
— Ой, дедушка Голуб, скажете тоже! — фыркнула Воронья. — Да кому он у нас вообще по нраву! Вы слышали, что он нем в городе рассказывают?!..
