до дома.
— Эх, славно заработали… — вздохнул измученный, но довольный донельзя старик. — Когда у человека в жизни вдруг появляется новый чайник с иголками, связка лука с медом и настоящая несушка, чувствуешь, что день был прожит не зря!
Веселая ватага ребятишек, груженная заработанным добром и усталым дедом, двинулась в управу, тепло попрощавшись с пристроившимся среди копыт Назаром.
Его определили караулить тушу ночью: по указанию будущего правителя страны, великанского лесного злодея решили оставить на время коронации в качестве главного украшения и хорошей приметы удачного начала царствования Аспидиска Первого.
Сказать, что утром в день коронации площадь была забита народом, значит тупо промолчать.
Упасть на мерзлые булыжники мостовой не смогло бы не только пресловутое яблоко, но и семечко от него, а селедки в бочке — притча в тех же языцех — обзавидовались бы сами себе, как им, по сравнению со среднестатистическим костеем на утро Дня Медведя, в своей кадушке было привольно и просторно.
Торжественное явление нового царя народу должно было состояться ровно в десять, а пока добрые и не очень горожане стояли, переминаясь с ноги на ногу на легком декабрьском морозце, и волей-неволей, чтобы хоть как-то занять себя, разглядывали всё, что заслуживало хоть какого-то разглядывания[180].
Мрачной бурой горой возвышался у стены царского дворца крутой кабаний бок, ощетинившийся грязной коричневой шерстью, до которой не смогли допрыгнуть вчерашние любители сувениров. От любителей сегодняшних покойного свина охранял не хуже, а то и лучше, чем самого графа, отряд добывших его охотников. Уши, рыло, копыта и хвост Лесного Хозяина, должно быть в уважении к его сану, были украшены зелено-бело-черными розетками размером с дамские зонтики.
Оцепленная платформа посреди площади, стражники из отрядов всех четырех родственных покойному царю фамилий, охраняющие к ней проезд, стены и окна прилегающих домов-дворцов — всё были щедро задрапировано лентами полотна цвета графского герба. Зеленый, белый и черный, куда ни поверни голову, неотступно бросались в глаза и назойливо напоминали о доблестном Аспидиске Первом даже слепому.
На фасаде царского дворца, принадлежавшего когда-то вымершему роду Медведей, над самым парадным входом висел крот-альбинос на огромном, в несколько окон, черно-зеленом деревянном, обшитом фанерой щите, подвешенном к парапету крыши на двух толстенных канатах.
Естественно, плотно увитых черно-зелено-белыми лентами.
На помосте под навесом зябко ежился и переминался с ноги на ногу, изредка позвякивая медью, оркестр в вездесущей черно-зелено-белой гамме.
Часы на башне, звякнув глухо механикой в своей каменной утробе, методично и звонко пробили десять и, не дожидаясь реакции людей, деловито принялись отсчитывать следующий час.
— Время медведей прошло, наступило время кротов, — замерзшими губами прошептал Кондрат стоявшему ближе всех Прохору.
Тот криво усмехнулся в ответ.
Брендель задерживался.
Может, он посчитал, что поговорка «точность — вежливость королей» к царям не относится. Или, наоборот, не посчитал быть вежливым по отношению к тем, кто его ожидает. Хотя, возможно, у него появилась иная, не менее уважительная причина не прибыть на первое свидание со своим народом вовремя. Но люди, неистово завидуя яблокам, селедкам, но, больше и чаще всех, тем индифферентным идиотам, которые остались дома у растопленной печки, яростно подпрыгивали и топтались на доставшихся им на площади квадратных сантиметрах, клацая в такт зубами, еще двадцать минут.
И только когда те, у кого после многочасового стояния при минус пяти по Ремуару выкристаллизовалось нетерпение или отмерзло любопытство, стали предлагать соседям обидеться и уйти, в конце Господской мелькнуло движение, и не вошедшие на площадь и застрявшие на тротуарах этой улицы горожане закричали нестройное, но долгожданное: «едут, едут».
И торжественная процессия из вереницы экипажей, каждый запряженный не менее чем четверкой лошадей, неспешно вкатилась на площадь.
Первая карета, местами золоченая, местами просто крашенная канареечно-желтой краской, остановилась в аккурат у самой лестницы помоста. Грянула бравурная музыка. С запяток расторопно соскочили два лакея и наперегонки бросились к дверце — один открывать ее, другой откидывать лестницу, выпуская на всеобщее обозрение сначала напыженного, наряженного и напомаженного графа, потом точно такую же, только в шубе подлиньше, графиню, и только затем — Ивана и Серафиму.
У Сеньки был такой вид, словно пригласили ее не на коронацию, а на похороны.
Иван соперничал с ней по части веселости и сосредоточенно не отрывал глаз от булыжника.
Толпа разразилась жиденькими выкриками сомнительного содержания и топотом[181].
Брендели, лучащиеся самодовольством и купающиеся в собственном триумфе, не замечали ничего.
Едва царский экипаж тронулся, как место его тут же заняла карета вторая, тоже с кротом на дверце, но видом похуже, размером поменьше, и с вызывающими жалость и неловкость следами потуг на серебрение. Дверца ее распахнулась самостоятельно, и на землю спрыгнул и проделал какие-то странные, но энергичные танцевальные па Воробейник.
— Эх, скользко, пень твою через колоду! — от души провозгласил он, и публика благодарно оживилась.
— Коротча, спесь не растряси, когда вылазить будешь! — обратился министр ковки и литья в глубину почти серебряного почти ландо.
— Да ну тебя к веряве! — прорычали ему в ответ, и на покрытый ледяной глазурью камень высадился министр канавизации, в точности повторив пируэты и фуэте своего коллеги по кабинету, и даже добавив новые.
— Третий пошел! — весело скомандовал он, и тут же в его рефлекторно сомкнувшиеся объятия выскочил Щеглик — министр охраны хорошего самочувствия.
Коротча повторил свой танцевальный номер на «бис», но уже в паре.
— Так вы лесенку-то изнутрей выкиньте, дуботолы! — крикнул какой-то доброхот из зрителей, и толпа расхохоталась.
Министры, сообщив советчику, что и без беззубых знают, совету всё же последовали, и дело пошло быстрее.
Некоторые, особо ловкие фокусники Лукоморья на представлениях достают из кармана штанов сначала дюжину связанных вместе носовых платков, потом шляпу, шарф, пару валенок, кролика и новое корыто. Но и они поразились бы и перекосились пожизненно от зависти при виде мистической феерии «двадцать пять министров на шести квадратных метрах».
Доверчивый постольский люд номера с шарфом и валенками не видел никогда и, к тому времени, когда последний глава гильдии, он же министр полезных ископаемых Медьведка покидал облегченно приподнявшийся на рессорах на полметра экипаж, толпа забыла повод, по которому она сегодня здесь собралась.
— Браво!
— Бис!
— Вы там что, друг на друге сидели?
— Нет, лежали!
— А еще раз слабо?
— Если ты мое место займешь — хоть сто раз!
— Нашел дурака!
— И искать не пришлось!
— Н-но!!!.. — гневно щелкнул кнутом кучер Бренделей, и посеребренный рыдван, едва не сбив
