ней.
Рука царевны застыла на полпути к рукоятке меча.
— Спокойной вам ночи, приятного сна! Желаю увидеть осла и козла! Осла до полночи, козла — до утра! Спокойной вам ночи, приятного сна!.. — дребезжащим тенорком продекламировал незнакомец на ходу, приближаясь к ней замысловатыми зигзагами.
Серафима, позабыв про ворота, тихонько хохотнула, склонила голову набок, и стала ждать продолжения культурной программы вечера.
Та не замедлила последовать.
— Эката, мэката, чуката, мэ. Абуль, фабуль, гуманэ. Экс, пукс, пуля, пукс — нау! — восторженно сообщил неизвестный и сделал попытку закружиться на одной ноге вокруг своей оси.
Но то ли ось неожиданно сместилась, то ли ноги его были уже не те, что лет ?сят назад, но странный гастролер, не завершив и половины оборота, покачнулся, сделал безуспешную попытку удержаться вертикально по отношению к земной поверхности, и не смог.
Царевна сообразила, что падение номером предусмотрено не было, и поспешила прийти артисту на помощь.
С мостовой двора из бесформенной кучи заплатанного тряпья, служившего ему одеждой, на нее жалостно глянул сухонький лысый дедок с грязной спутанной пегой бородёнкой.
— Ты кто таков будешь-то? Откуда?
— Кальмары привыкли умирать молодыми, — сдержанно и скорбно сообщил он куда-то в пространство сразу, как только его единственная зрительница наклонилась над ним и протянула руку.
Но помощь принял и, кряхтя и охая, перевалился сначала на бок, потом встал на колени, и только после этого, опираясь нее всем своим весом пера, поднялся, покачиваясь, на ноги.
— По пустыне раскаленной караван идет огромный… — сразу затянул он с подвываниями, едва заметно притопывая в такт, но царевна не дала ему углубиться в приключения шатт-аль-шейхского суперобоза.
— Как хоть звать-то тебя, старче? — с невеселой усмешкой поинтересовалась она, в глубине души не очень рассчитывая на ответ.
По крайней мере, адекватный.
Но, к своему удивлению, его получила.
— Я — голуб сизокрылый, — старик оставил на время стихи в пользу прозы и несколько раз взмахнул руками, иллюстрируя сказанное.
На птичку получилось похоже не слишком, скорее, на огородное пугало, приготовленное на выброс, но царевна не стала придираться к мелочам.
— Ты имеешь в виду, голубь? — уточнила она.
— Нет, я имею в виду голуб, — не уступил тот. — Дед Голуб моё имечко нареченное. Городской блаженный я.
— И чего тебе здесь надо, птица певчая?
И впервые за десять минут дедок не нашелся сразу, что ответить.
Он безнадежно вздохнул, ссутулился, понурил голову и, наконец, проговорил:
— В городе говорят, что вы детишек бездомных к себе берете… Кормите, поите, угол предоставляете, где голову преклонить… Так я подумал: старый, он всё одно что малый… Дома у меня нет. Родных тоже. Работник из меня уже никакой. Раньше хоть на базаре подавали — горбушку ли сухую, картошину ли гнилую — всё пропитание… А теперь людям самими плохо живется. Да и базара уж несколько месяцев как и в помине нет. У одних торговать нечем, у других — платить. Терпел, терпел я… Да уж чую — кончается мое терпение. Вместе со мной… А деваться мне некуда.
Серафима усмехнулась.
— Для блаженного что-то уж ты больно здраво рассуждаешь, орел.
Самозваный сумасшедший виновато потупился.
— И блаженный из меня — тоже как из соломы кочерга… На голодное брюхо какое ж блаженство? Голова ясная-ясная, как бокал хрустальный… И только одна мысль в ней… Ни за что не догадаешься, какая… Так что, осталось мне только его добросердечному высочеству из Лукоморья пожалиться. Но уж если и он откажет…
Дед смолк, не договорив, вытянул откуда-то из глубин своего клифта носовой платок в заплатах, протер глаза и тоненько высморкался.
«Его добросердечному высочеству из Лукоморья для полного счастья и гармонии сейчас не хватает только городского сумасшедшего. Для пары. Рыбак рыбака…» — вздохнула царевна, потянула за повод коня и сочувственно похлопала по костлявому плечу утонувшего в омуте отстраненного безмолвия старичка.
— Эх, ты… Голубь шизокрылый… Симулянт.
— Я не симулянт, я лицедей, — нарушил молчание чтобы обидеться, дед.
— Какая разница? — искренне удивилась она и махнула рукой в сторону парадного управы. — Пойдем, орнитоптерий… Угол тебе искать, питье и пропитание. Как заказывал. Куда тебя еще девать?
Чтобы в добавок в детскому дому основать еще и дом престарелых, одного экспоната было маловато, да это и не входило в планы Серафимы.
А, поскольку, по личному признанию Голуба старый и малый — одна сатана, то и разместить его, по крайней мере, для начала, она решила в детском крыле.
Под неодобрительный взгляды матушки Гуси со помощницами она передала отставного блаженного в санобработку дядьке Дяйтелу, единственному мужику в их команде, подхватила насупленных женщин под ручки и вывела в коридор.
Едва за ними захлопнулась дверь, как, не дожидаясь приглашения высказаться, с видом наседки, под крыло которой пытаются засунуть хорька, возмущенно вскипела матушка Гуся.
— Ваше высочество! Так ить нельзя же так! Совсем нельзя так никак!
— Это почему? — остановилась и непонимающе нахмурилась Серафима.
— Так ведь вы ж его к дитям нашим поселить хотите, а он есть ни кто иной, как псих сумасшедший! Они ж его задразнят! Загоняют! Замордуют!
— А вы на что?
— А что мы его — защищать должны супротив наших ребятишков? Да ить он же ненормальный!
— Норма — это всего лишь аномалия, поразившая большинство, — примирительно пожала плечами она и торжествующе оглядела ошарашенные лица женщин — очевидно, пораженных новизной предложенной концепции.
Спеша встретиться с Иваном и Находкой, она не стала дожидаться начала философского диспута на эту тему, и с пулеметной скоростью протараторила заключительную часть представления нового постояльца:
— Значит, зовут его дед Голуб, он лицедей, и будет жить, есть и пить здесь, с детьми, потому что он тоже сирота и больше деваться ему некуда. Вопросы есть? Нет? Ну, я поскакала!..
Воспитательницы проводили взглядами, наполненными глубокой задумчивостью удаляющуюся вприпрыжку фигуру и, за неимением поблизости другого авторитета, обернулись к матушке Гусе.
— А кто такой… «лицедел»?..
Вихрем домчавшись до парадной лестницы, царевна подхватила оставленный у стены мешок с дареным благодарным крестьянством новеньким овчинным тулупчиком и парой валенок и, перескакивая через две ступеньки, заторопилась наверх.
— Стой, Серафима! Давай, помогу!
— Кондрат? — обернулась она. — Ты откуда здесь?
— Курьером пришел, мясо доставляли, — устало улыбаясь, вслед за ней по гладким серым мраморным ступеням поднимался гвардеец. — Только что сдал. Завтра в шесть обратно.
И тут Сеньке в голову пришла очередная гениальная мысль.
— Слушай, ты у Находки уже был?
Солдат смутился.
