— Н-нет… еще…
— Понятно. Тогда сразу второй вопрос. Когда в последний раз ты ей что-нибудь дарил?
Кондрат на мгновение застыл, потом встревожился:
— А ей что-нибудь нужно? Что ж она сама не сказала? Я бы…
— Тоже понятно, — хмыкнула царевна. — Ничего ей не нужно. Ей нужно твое внимание.
— Да? — поразился солдат.
— Да, — заверила его Серафима.
— А… ты ничего… не путаешь?.. Именно… мое?..
— Нет — на первый, и да — на второй вопрос. И по сей простой причине вот это всё хозяйство, — она развязала и протянула мешок парню, — ты сейчас пойдешь и преподнесешь ей. В подарок. От своего имени. И не вздумай впутывать в это дело меня. Третий тут лишний.
— Что это? — заглянул он с подозрением и нерешительно сунул руку вовнутрь, и подозрения его только усилились, когда пальцы мягко коснулись чего-то большого и лохматого.
— То, что больше всего надо любой девушке. А именно, еще один медведь, — озорно ухмыльнулась Сенька. — На, держи. Можешь посмотреть. И, кстати. Раз уж ты к Находке идешь, скажи, чтобы она… когда вы наговоритесь, я имею в виду… шла в кабинет Ивана — поговорить надо на тему государственной важности. И сам, если не слишком устал, можешь подходить. Ладно?
— Л-ладно… — рассеянно кивнул гвардеец, озадаченно разглядывая обновки «соломенниковского от кутюр».
— И запомни. Подарки женщинам надо дарить даже тогда, когда им ничего не надо, — мудро изрекла на прощание она и налегке поскакала дальше.
Дверь в спальню без предупреждения отворилась, и в проеме возникли очертания двух фигур. Один — дядька Дяйтел со свертком нового постельного белья в руках, а второй…
— Народ! Новенького привели! — первый заметил входящих Снегирча.
Непроницаемая куча-мала ребятишек, склонившихся в несколько ярусов над чем-то завлекательным на полу, моментально рассыпалась на составляющие, и в сторону гостей как по команде повернулись четыре десятка любопытных лиц. Четыре десятка ртов приоткрылись, готовые выкрикнуть приветствие новому или старому приятелю, потом приоткрылись еще больше, и еще больше, и еще…
— А… это… он — новенький? — первым пришел в себя Кысь и неуверенно, словно подозревал взрослых в какой-то непонятной, но ехидной и неумной шутке, ткнул пальцем в деда Голуба.
— Он самый и есть, — дядька Дяйтел с кривоватой усмешкой кивнул в сторону ничуть не заробевшего старика. — Спать он будет вон на той кровати в углу. А звать его…
— Да знаем мы, как его звать! — снисходительно выкрикнул лопоухий мальчишка из задних рядов. — Это же дурачок постольский, его все знают!
— Умалишенный!
— Чокнутый!
— Ну, значит мы с вами, ребятушки, одинаковые, — светло улыбнулся дед Голуб, просияв ликом и лысиной, взял из рук Дяйтела одеяло, простыню и подушку, и стал неспешно пробираться меж кроватей к указанному месту упокоения старых костей.
— Это почему мы одинаковые? — обиделся лопоухий.
Остальные насторожились.
— Да это потому, что не тот настоящий дурак, кто дурак, а тот настоящий дурак, кто дураку это скажет, — ласково глянул на мальчика дед, подмигнул лукавым глазом и вдруг удивленно остановился на полшаге.
— А это что тут у вас такое на полу валяется?
— Не валяется, а лежит, — сурово поправил его Кысь. — Видишь ведь, под ней моя подушка подложена. А на полу она затем, чтобы всем хорошо видно было. Книга это из потайной библиотеки. Иван- царевич Лукоморский разрешил под мою ответственность на ночь взять, картинки поглядеть.
— Ты, дед, такую, поди, в жизни не видал! — хвастливо задрал нос лопоухий.
— Такую, может, и не видал… — пробормотал Голуб. — А что за книга-то такая знаменитая?
— «Приключения Лукоморских витязей»! — тоненьким, но гордым голоском отвечала девочка с короткими косичками. — С цветными гравюрами!
— Надо же, — уважительно покачал головой старик. — Слыхать про такую — слыхал, а читать не доводилось.
Толпа малышни благоговейно притихла.
— Так ты… правда… читать умеешь? — недоверчиво прищурился на него Снегирча.
— Умею, — со скромным достоинством подтвердил дед. — А хотите, я вам почитаю?
— ХОТИМ!!! — взорвалась спальня фонтаном восторженных воплей и подушек.
И когда взволнованные воспитатели во главе с дядькой Дяйтелом через пару минут прибежали во всеоружии разнимать предполагаемую потасовку, пока она не переросла в смертоубийство, то к величайшему своему изумлению застали они гробовую тишину, прорезаемую только негромким надтреснутым завораживающим тенорком деда Голуба:
— …«Да не за то мое сердце болит, краса-девица Милорада Станиславовна, что отринула ты меня неглядючи, а за то оно страдает-плачется, что считаешь ты меня головорезом бесчувственным, а у меня ведь душа нежная, натура ласковая. Я за всю свою жизнь пичуги малой не напугал, мухи не обидел», — говорил королевич Елисей, с укоризной покачивая головой. Голова принадлежала давешнему синемордому урюпнику…
Когда через три часа голосу деда Голуба уже не мог помочь даже заботливо вскипяченный и заваренный Мыськой травяной чай, бестселлер века был аккуратно закрыт, застегнут, завернут в простыню Кыся и с почестями уложен на подоконник.
А старик, наконец-то, дошел до своей кровати, сопровождаемый восторженной ребятней.
Стелить постель ему не пришлось — за него всё старательно, хоть и косо, сделали его почитатели.
— Ложись, ложись, деда, — стащила с его ног опорки Воронья.
— Спи, отдыхай, — дал тумака его подушке, чтоб стала попышнее, Векша.
— Завтра дальше почитаем? — просительно заглянул ему в глаза Грачик, заботливо натягивая на тощую старикову грудь не менее тощее и старое одеяло.
— Дед Голуб, извини меня за обзывание… пожалуйста… — протиснулся вперед лопоухий.
— И меня…
— И меня…
— Да я и позабыл уже, — натужным шепотом ответил дед и ласково потрепал раскаявшихся грешников по чернобрысым головенкам.
— А ты ведь и вправду не… ну, этот… — замялся Снегирча. — Который тот…
— Не сумасшедший? — помог засмущавшемуся мальчишке дед.
— Ну, да! — обрадовано закивал тот.
— Не больше, чем остальные, — усмехнулся Голуб. — Сам я в семье архивариуса родился в нашем Постоле шестьдесят семь годков назад. Когда мне было шесть лет, мы переехали в Чурское княжество — отца тогдашний князь заприметил и переманил. У меня же к архивному делу душа не лежала. В учениках побывал у переписчика книг, у библиотекаря, у игрушечника кукол из дерева резал… Восемнадцать исполнилось — вернулся в Постол, у костореза в обучении успел побыть, потом у гончара посуду расписывал. Через год, когда видно было, что не нужно никому больше ни фигурок резных, ни посуды расписной, сбежал я из государства нашего, да увязался за бродячим театром. По Белому Свету попутешествовал — и в Забугорье бывал, и в Лукоморье, один раз аж до самого Шатт-аль-Шейха доходили. А потом чую — стар стал, скитания радовать перестали. Думаю, с дуру, дай напоследок на родине побываю. Забыл, каков он — царь Костей. Мыслил, столько ремесел знаю — хоть какую работу в Постоле найду… Ан, вышло, что родному городу окромя сумасшедших никого не надо было. Выходит, толку от меня теперь людям — на ломаный грош…
