— Нет, он был просто мастером-ковровщиком, и очень любил свое дело… и нас, несмышленышей… и своих учеников… у него их было трое, знаете ли… и свою супругу, конечно… и детей… хоть у тех не было ни малейшей искорки магического дара… ну, и пропустить по чарочке-другой перед сном не брезговал… а кто не без греха?..
— Хороший он был человек, Масдай-ага, — кротко вымолвила Яфья. — Добрый и мудрый.
— Жаль, что нам не довелось с ним встретиться, — искренне выговорил Абуджалиль.
— Жаль, жаль, жаль… — вздохнул всем телом своим ковер. — Но, что поделаешь… век человека, даже если он маг, куда короче века ковра, даже самого простого…
Масдай плавно перелетел через высокую зубчатую стену, окружающую училище, и мягко опустился на истертые ногами сотен и тысяч поколений волшебников Сулеймании каменные плиты двора.
— Вот мы и дома… — тихо выдохнул он и чутко шевельнул кистями, словно погладил древние камни, горячие от уходящей за горизонт вместе с солнцем дневной жары.
Пробегающие мимо по своим теоретически-практическим делам с книгами в руках и фигами в карманах (Старинная лукоморская загадка «Смотрит в книгу — видит фигу» в Сулеймании обретала еще одну отгадку: «Читает учебник по фиговодству»), с ретортами на головах и нитками в кулаках, со свитками подмышками и мышками под крышками студенты остановились вдруг все и разом, и с видом людей, позабывших на полгода, какие из себя бывают другие люди, не обитатели их тесного чародейского островка в пустыне, уставились на неожиданных гостей, бережно скатывающих самый огромный ковер-самолет, когда-либо виденный ими своими глазами.
— Вы откуда? — завороженно спросил самый любопытный.
— Вы кто? — поинтересовался самый въедливый.
— Вы к кому? — задал вопрос самый рассудительный.
— Доброго вам вечера! — поздоровался самый вежливый.
— Кушать хотите? — предложил самый внимательный.
— Из Шатт-аль-Шейха, — ответила Сенька.
— Усталые путники, — сообщил Агафон.
— Мы прилетели, чтобы поговорить с вашим директором, — произнес Иванушка.
— Рады приветствовать надежду и опору нашего высшего образования! — заулыбался Селим.
— Да, очень! — выпалил Кириан.
И облизнулся.
И всем стало понятно, что его «да», и, особенно, «очень» относилось не к тираде Охотника, а к пробивающимся сквозь лабиринт надворных построек, классов, жилых задний и мастерских волшебным ароматам школярской кухни.
— Тогда мы вас проводим! — шагнули вперед одновременно самый рассудительный и самый внимательный, вежливо делая жесты руками в радикально противоположные стороны.
Иван с Сенькой, Олафом и Эссельте потянулись за рассудительным, остальные — за внимательным, кисти свернувшегося на плече конунга Масдая — совсем в третью сторону, где, по его воспоминаниям, когда-то располагалась та самая ткацкая мастерская…
Разыграть в лицах басню про лебедя, рака и щуку не позволил властный низкий голос, многозначительно откашлявшийся за спинами словно по волшебству разрастающейся и утолщающейся стены из учеников.
Оказалось, стена и впрямь была волшебная: едва неизвестный успел вдумчиво выговорить третье «кхе», как в ней образовался проход, пригодный для торжественного проезда королевской кавалькады.
Если бы он выкрикнул во всё горло «Сим-сим, откройся!», результат вряд ли бы был более быстрым и впечатляющим.
— Это что тут за собрание? — строго проговорил он, и вежливый парнишка словно растворился в толпе таких же как он юных магов.
Рядом с повеселевшими наследниками и погрустневшими их спутниками остался стоять в позе героя всея Сулеймании лишь рассудительный.
— Господин директор премудрый Шихабуддин ибн Шариф, — почтительно склонил он бритую голову в сторону первого волшебника, потом попытался заглянуть за его спину и поклонился в адрес второго. — Господин заведующий хозяйственной частью премудрый Афдал ибн Вали… Это иноземные путники, они только что прибыли, и я собирался…
Рослый грузный чародей в лиловой парчовой чалме, расшитой золотыми звездами, таком же балахоне, и со странной черно-белой курчавой бородой, вступивший в круг первым, сурово зыркнул из-под нависших бровей на рассудительного.
Тот непроизвольно вжал голову в плечи и отступил на шаг.
Грозящий землетрясениями и самумами директорский взгляд медленно переполз с бедного школяра (Уже пожалевшего о своей недостаточной рассудительности, не позволившей ему отсидеться за спинами товарищей) на его робко попятившихся однокашников, потом на маленького сухонького завуча, угодливо следившего за каждым его взором и жестом.
— Кто разрешил их впустить? — грозно вопросил руководитель среднего специального учебного заведения для сулейманских волшебников своих стушевавшихся подопечных.
— Кто посмел открыть ворота после семи часов без моего ведома?! — тут же яро поддержал его завхоз.
И тут директорский взгляд упал на Олафа.
Орлиный взор старого мага мгновенно умягчился, морщины разгладились, губы раздвинулись в блаженной улыбке, а только что гневно сдвинутые брови умильно поползли вверх и едва не скрылись под чалмой.
— Не может быть… Невероятно… Кто к нам вернулся… Глазам своим не верю… Это сколько же тебе лет, милый ты наш?..
— Скоро восемнадцать… — недоуменно произнес отряг. — А что? И почему это вы решили, что я…
— Послушай, дорогой, тебе еще восемнадцати нет, а ты уже как большой лезешь не в своё дело! Я что, с тобой разговариваю? — сердито скрестил руки на груди и выпятил нижнюю губу директор. — Я у него спрашиваю!..
И нежно протянул ладони к их транспортному средству, будто любящий родитель к блудному сыну, передумавшему блудить.
— Сколько тебе лет, дорогой мой? Отвечай, не робей, не обращай на них внимания, сами не знают, чего им надо, понаехали тут… Ну, маленький, скажи?..
— Мне семьсот семьдесят восемь, — гордо произнес ковер, и старший маг закачал роскошной, как само сулейманское звездное небо, чалмой, словно не мог отыскать больше слов, чтобы выразить охватившее его восхищение.
— Вах! Семьсот семьдесят восемь!.. Первый раз на моей памяти встречается такой почтенный экземпляр, а ведь мне через неделю будет триста!
— И мне — тоже! — вставил завхоз.
Не предоставляя гостям шанса выяснить, к чему относилось «тоже» его податливой тени, директор без запинки продолжил:
— Семьсот семьдесят восемь лет, подумать только!.. Как тебя зовут, дорогой? Не стесняйся, поведай старому Шихабуддину-аге…
— Саид Ибрагим Рахим Абдурахман Рахматулло Минахмет Амин Рашид Мустафа Масдай, — тщательно и гордо выговорил ковер каждое из своих имен.
— И кто из наших прославленных маготкачей древности имел удовольствие быть твоим отцом, Саид, голубчик? Ты меня понимаешь? Скажи нам.
Ковер, привыкший к последнему из своих имен как к единственному, смешался на пару секунд, едва не сообщив директору, что вовсе он не Саид, но вспомнил, что, вообще-то, в училище всегда было принято называть ковры по их первому имени, и смущенно переплел кисти.
