— Да этот кавалер Рыцарского креста сам рассказал, когда я его допрашивал. У него это был юбилейный, сотый бой, вы сотыми должны были стать на его боевом счету, и вдруг — такая осечка, переоценил он себя.
Генерал отступил, снова окинул их взглядом:
— За отличные фотоснимки, за мужество и отвагу, проявленные при выполнении чрезвычайно важного боевого задания, за ценного языка экипажу объявляю благодарность! Командира и штурмана, товарищ гвардии подполковник, прошу представить к ордену Красной Звезды. А гвардии старшину Журкину отметим особо. Что скажете, товарищ гвардии подполковник?
— Надо подумать, товарищ генерал. — согласился командир полка.
Генерал-лейтенант Коротков снова подошел к Наде, помедлил и произнес:
— О-о, да у нее, как погляжу, кроме ордена Красной Звезды, два ордена Славы! Молодец, гвардии старшина! Давно воюете?
— Полтора года, товарищ генерал!
— Гвардии подполковник, среди летного состава в вашем полку есть еще женщины?
— Нет, товарищ генерал. На всю 15-ю воздушную армию она одна.
— А знаете что. В моей армии есть одна девушка — пулеметчица из 16-й Литовской дивизии, гвардии старшина Дануте Станилиене — полный кавалер ордена Славы. Так пусть же и в вашей 15-й воздушной армии будет такая героиня! Оформляйте на гвардии старшину Журкину необходимые документы. Ваше ходатайство я поддержу, — закончил разговор генерал.
В тот же вечер, склонившись над бланком наградного листа, командир полка привел данные о том, как она совершила последние десять боевых вылетов после награждения орденом Славы II степени. Радиограммы с разведывательными сведениями об артиллерийских позициях, обнаруженных эшелонах, кораблях, баржах, автоколоннах, аэродромах врага были внушительными, так же, как и результаты фотосъемки. Описав последний полет, командир полка закончил ходатайство такими словами: «За отличное выполнение боевого задания, мужество и отвагу, проявленные в бою, за сбитый самолет противника представляю к правительственной награде — ордену Славы I степени Журкину Надежду Александровну».
Смерти вопреки
В октябре 1944 года экипажи гвардейцев воздушной разведки 99-го Забайкальского авиаполка 15-й воздушной армии совершали полеты к Риге.
Командир экипажа Анвар Гатаулин получил новую, только что пригнанную с завода машину. В самолете еще не выветрился запах свежей краски. На боевое задание вылетел он со штурманом Павлом Хрусталевым. Предстояло сфотографировать Рижский порт. Их обстреляли зенитки кораблей и береговой обороны. Дважды пытались атаковать «мессеры». Вернулись без особых повреждений, разведсведения оказались ценными.
Следующий полет был еще более рискованным, командир полка решил заменить стрелка-радиста и отправил с ними вместо Надежды Журкиной начальника связи эскадрильи старшего лейтенанта Дмитрия Никулина. Надежду старались беречь. Герой Советского Союза Дмитрий Егорович Никулин был старше Анвара на 10 лет, до службы армейской работал колхозным бухгалтером. Его иногда и в полку шутки ради звали «бухгалтером».
Передовая на участке между латвийскими городами Добеле — Ауце встретила их плотным заградительным огнем. В работу немецких зенитчиков не вмешивалась наша наземная артиллерия: чтобы аэрофотоснимки были четкими, наземному командованию был отдан приказ на время прекратить артиллерийский огонь. Истребителей прикрытия им не выделили.
— Анвар! Первый заход начинаем, как условились. Разворот! — подал команду штурман Павел Хрусталев.
— Та-ак, хорошо. Еще чуток доверни влево. На боевом! Включаю фотоаппараты, — докладывает Хрусталев. — Дима, отстукивай: четырнадцать сорок три, приступил к выполнению задания.
— Передаю.
А самолет уже летит в сплошных разрывах зенитных снарядов, его швыряет из стороны в сторону. Расстояние между Добеле и Ауце почти сорок километров. «Пешка» пролетает их за 12–13 минут. Первыми двумя заходами приказано сфотографировать расположение своих войск, остальными четырьмя — оборону неприятеля. В общей сложности им отпущено на эти шесть заходов расчетного времени час двадцать минут. Риск огромен.
Яркая вспышка! Снаряд разорвался, казалось, у самого борта. Загудело в ушах, и Анвару показалось, что самолет словно столкнулся с чем-то в воздухе и начал переворачиваться вверх колесами. Штурвал вырвался из его рук. Анвар поймал его, с силой потянул на себя. Взглянув на левое крыло, он увидел там вместо мотора зловещий провал, в котором вибрируют, трепыхаются под напором тугой струи воздуха обрывки электропроводки, да за крылом стелется туманной полосой распыляемый бензин.
— Ребята, меня сильно ранило, — прохрипел в наушниках слабеющий голос Никулина.
— Потерпи, Дима, потерпи! Отработались мы, поворачиваем домой! — крикнул Анвар и скосил глаза на Хрусталева. Тот сидел побледневший. Анвар с трудом вывел самолет из хаотического падения, снова бросил взгляд на левую плоскость и увидел языки пламени. Он подал сектор газа до упора, и мотор взревел басовитой сиреной.
— Паша, что с тобой! — взглянул Анвар на Хрусталева.
— Разворачивай, горим! — отозвался тот, продолжая глядеть на приборную доску.
— Дима, как у тебя? — Ответа не было.
— Дима! Никулин! Потерпи, развернусь! До наших три километра!
Кабина быстро наполнялась дымом, по полу ползло к ногам жаркое пламя.
А самолет никак не разворачивался в нужном направлении, терял высоту, угрожая вот-вот свалиться в штопор.
Штурвал раскалился. Пламя мечется по кабине. В наушниках сплошной шум и треск. Жгучая боль вгрызается в руки и ноги Анвара.
— Дима, ты слышишь меня? Прыгай без промедления!
Но тот уже не мог ответить.
Анвар потянулся, ударил Павла по плечу.
— Паша, прыгай!
Штурман повернулся к правому борту, приподнялся и с силой рванул красную ручку аварийного сброса фонаря, толкнул его головой. Освежающая струя ветра ударила в лицо Анвару. Павел хлопнул его на прощание рукой по плечу, перевалился через край кабины и, объятый пламенем, исчез за бортом.
