— Очень, папа!
— И хочешь учиться прыгать, ездить верхом и проделывать все эти штуки, которые ты видел?
— Хочу, папа! — У Вашека загорелись глаза. — Ездить на Мери — это что, на ней я уже умею. Мери — маленькая. А вот вскочить на большого коня на всем скаку… Или перепрыгнуть через всадника… Эх, вот бы научиться, как те чернявые, я бы им тогда показал!
— Учиться-то ведь нелегко — натерпишься, да и больно будет…
— Пусть! Если б я ходил в лес рубить деревья, как наши, я бы тоже уставал! А тут и лошади, и львы, и тигры, даже слон есть, и можно в вагончике покататься.
Карас чувствовал, как слабеют его доводы под напором детского воодушевления. Вашек весь загорелся, и ветераны цирка смотрели на него влюбленными глазами.
— Подумай, Вашек, что скажет крестный, если ты приедешь в деревню комедиантом!
— А что он скажет?! Будет смотреть, как я въеду на Сантосе, а Сантос возьмет да станцует на задних ногах. Все сбегутся: и Шемберы, и Благи, и Цикарты, и Зеленки — глаза вытаращат на такого коня! Или приеду на слоне… Скажу ему слово, он сорвет розу и подаст ее Нанинке Церговой. Потом спрыгну на землю, да так, что все ребята ахнут от зависти. Главное — научиться прыгать. Я уже прыгал на ящик — будто на Мери, мне наловчиться охота. Хоть и больно — пусть!
— Браво, кадет, — одобрительно кивнул Восатка. — Поплюем на руки, и за дело. Маркиз де Карас, обратите внимание на юного наследника — он может вернуть былой блеск вашему заляпанному известкой гербу.
— Так тебе понравились эти ребята? — спросил Керголец.
— Не особенно, — с достоинством ответил Вашек, как равный равному, — хилые они, одной рукой пятерых уложить можно. Зато прыгают, что обезьяны. Ничего, я тоже научусь, буду вскакивать на спину Помпону, не сгибая ног!
— Вашек, — растроганно произнес Карас, — да благословит тебя господь. Я твоему счастью не помеха.
— Я думаю, — обратился Керголец к Карасу, — тебе следует потолковать с Ахмедом Ромео. Он будет ездить с нами минимум год и может взять Вашека в обучение. Хотя… лучше я сам потолкую с этим берберийцем. Ты не знаешь, о чем надо говорить.
В тот же день Керголец, захватив с собою Вашека, отправился к синему вагончику. Господин Ромео принял их чрезвычайно любезно: он уже знал, что поладить с Кергольцем — значит положить начало благополучному путешествию с цирком Умберто. Беседовали они на «пятом языке», как говорил Восатка, то есть на жаргоне, представлявшем собою мешанину из четырех языков, но при этом отлично понимали друг друга. Господин Ромео привлек к себе Вашека и молча стал ощупывать мускулатуру мальчика, сгибая и вертя его во все стороны. Вашек чуть не вскрикнул от боли, когда этот цыган попробовал согнуть его в дугу. Наконец Ромео заявил Кергольцу, что охотно будет каждый день тренировать своего нового подопечного и сделает из мальчика ловкого партерного акробата. Вашеку было не по себе: из-под простой, грубоватой, но сердечной опеки отца он переходил отныне под начало полудикого геркулеса, презревшего боль и напролом идущего к своей цели. Но он был полон решимости взять верх над Паоло и вообще над кем угодно, даже если путь к этому лежит через мучения.
Прибежав во время конного номера за кулисы и найдя там Еленку, он сказал ей:
— Когда будешь снова прыгать на лошадь и у тебя не будет получаться — не горюй. Я теперь акробат и покажу тебе, как надо ставить ногу.
Прощальное представление получилось не хуже обычных. Никому из зрителей и в голову не приходило, что за кулисами в это время началось «великое переселение», что после каждого второго или третьего номера уезжает освободившаяся часть персонала и животных. Лишь обитатели конюшен оставались пока на месте, дабы высокопоставленные посетители могли осмотреть их в антракте. Директор Бервиц прохаживался в персидском мундире, напоминая конюхам, кто за кем выезжает после антракта. Неожиданно взгляд его упал на загон, где стояли четыре шотландских пони.
— Кто поведет пони? — спросил он Ганса.
— Вашку, — ответил тот, — он поедет на Мери, а остальные три пойдут за ним. Я поеду рядом с Вашку и тоже буду присматривать.
«Вашку, Вашку, — напрягал память директор, — кто такой Вашку?» Нет, этого имени он не слыхал. Но спрашивать Ганса ему не хотелось: еще подумают, что директор Бервиц не знает своих людей. Через несколько минут с манежа привезли клетку со львами; откланявшись аплодировавшей публике, возвратился капитан Гамбье. Пока готовили следующий номер, на манеж вышли клоуны.
— Кажется, львята чувствуют себя недурно, — обратился Гамбье к директору. — Мадам говорила, что они уже реагируют на свет и хорошо пьют.
— Агнесса уделяет им много внимания, — ответил Бервиц, — сегодня она почти не спала: взяла львят к себе в постель, а те всю ночь ворочались. Если их удастся выходить, это будут первые наши львята. До сих пор нам не везло.
— Будем надеяться, директор, будем надеяться. Когда они немного окрепнут, можно в антракте выносить их в публику и показывать за плату. Люди с удовольствием погладят львят, и в тарелке наберется довольно, чтобы их прокормить. Лучше всего, я думаю, с этим справится Вашку — он сметлив, не трус и бывает при каждом кормлении.
— Вашку? Ну что ж, Вашку подойдет, отличная мысль. Благодарю вас, капитан, — ответил директор, а про себя подумал: «Значит, Вашку не конюх?!»
Сразу же после выступления Бервиц поспешил домой, в прекрасный большой фургон под номером один, чтобы переодеться. Еленка и тетушка Эльза раскладывали вещи. Вдруг Еленка подняла голову.
— В следующий раз, папочка, если у меня опять не выйдет прыжок, ты не сердись на меня. Вашку обещал меня научить.
— Кто? Вашку?
— Да.
— О, Вашку так старается, — подхватила госпожа Гаммершмидт, — я сразу сказала, что это прекрасное пополнение.
Отворилась дверь, Агнесса возвращалась с манежа.
— Чтобы не забыть, — обратился к жене Бервиц, едва она вошла, — Гамбье подал неплохую идею — показывать публике львят, когда те прозреют.
— Он мне говорил. Их будет носить Вашку.
Петер Бервиц побагровел и чуть не стукнул кулаком по столу. Весь цирк, вся его семья помешались на каком-то Вашку, а он, хозяин, понятия о нем не имеет. Но и на этот раз он промолчал, натянул на ходу сюртук, стремительно вышел из фургона и зашагал к «двойке», где размещалась походная канцелярия цирка — вотчина кузена Стеенговера.
— Франц, — рявкнул Бервиц, обращаясь к бухгалтеру, — кто такой Вашку?
Стеенговер снял очки и растерянно посмотрел на него.
— Тебе что, Петер?
— Скажи мне, бога ради, кого из наших людей зовут Вашку и чем он занимается?!
— Вашку? Первый раз слышу.
Стеенговер на всякий случай вытащил список служащих и открыл его на букву «В».
— Нет… Никакого Вашку у нас нет.
— Превосходно! — вытаращил глаза Петер Бервиц. — Такого со мной еще не случалось. Коневод, укротитель, прыгун и бог весть что еще, а я его в глаза не видел!
Стеенговер беспомощно смотрел ни директора. Бервиц круто повернулся и, не сказав больше ни слова, вышел. Из пристройки за зверинцем показался слон Бинго; вожак Ар-Шегир в белом тюрбане сидел у него на голове.
— Ар-Шегир! Ты не видел Вашку? — крикнул директор, когда слон, двигавшийся неторопливо, вразвалку, поравнялся с ним.
— Вашку? Yes![61] — кивнул индус, улыбнувшись. — Вашку там!
И показал рукой на здание цирка. Бервиц ринулся туда. Представление уже закончилось, опустевший
