амфитеатр тонул в полумраке. Наверху, над желтым пятном манежа, сияло солнце, и в его косых лучах роилась пыль.
— Вашку! — рявкнул директор.
То был единственный способ разыскать наконец этого человека-невидимку.
— Вашку! — гулко откликнулась пустота. Бервиц прошел на середину манежа.
— Вашку!
Занавес у входа колыхнулся, и на манеж выбежал мальчуган в шапочке набекрень. Заметив директора, он остановился в трех шагах от него и отдал честь.
— Так это ты Вашку?
Петер Бервиц, Эмир белых коней и полковник персидской кавалерии, турецкий паша и инспектор конюшен падишаха, директор и владелец цирка Умберто, хозяин конюшен и зверинца, стоял посреди арены с миниатюрами экзотических орденов на отутюженном сюртуке и смотрел на маленького человечка с пытливыми, смышлеными глазами.
— Ты и есть Вашку?
— Да, господин директор.
Бервиц вспомнил, что в последние дни этот мальчуган попадался ему на глаза то в конюшне, то в коридоре.
— А что ты здесь делаешь?
— Все, что нужно.
— Скажите! А все-таки — кто ты?
— Пока никто. Но я стану…
— Гм, кем же ты станешь?
— Кем только можно. Буду ездить на лошади, и прыгать, и дрессировать тигров, и выступать с липицианами, и вообще…
— Вот как. А слон? Со слоном ты не хочешь работать?
— У-у, Бинго меня любит. Если господин Ар-Шегир не сможет выступать, я возьму Бинго и буду с ним обедать.
— Скажите, пожалуйста! — воскликнул всемогущий Петер Бервиц, развеселившись. — А директором ты случайно не собираешься стать?
— Стану.
— Директором такого цирка, как наш?
— Еще побольше. Когда я буду директором, я заведу восемь слонов, и огромную клетку со львами и тиграми, и много, много лошадей…
— Так нам надо опасаться тебя? — уже громко смеялся Бервиц.
Вашек ухмыльнулся; он чувствовал, что может себе кое-что позволить.
— Не надо, вас-то я всех ангажирую. И вас, и госпожу директоршу, и госпожу Гаммершмидт, и Еленку, и капитана Гамбье, и Ганса, и вот господина Сельницкого тоже.
Великан капельмейстер незадолго до этого вынырнул из полумрака и впервые с интересом следил за происходящим на манеже.
— Так мы у тебя на хорошем счету, Вашку? — пошутил директор.
— Угу! — кивнул мальчик, широко растянул губы в улыбке и посмотрел на директора тем лукавым взглядом, который завоевал ему уже стольких друзей.
— Вашку! — донеслось в этот момент из конюшни.
— Господин Ганс меня зовет…
— Ну, раз зовет господин Ганс, придется тебя отпустить. Беги!
Вашек отдал честь и помчался. Бервиц, все еще улыбаясь, повернулся к Сельницкому.
— Слыхали? В мальчугане что-то есть!
— Я тоже обратил на него внимание, господин директор.
— А чей он, вы не знаете?
— Керголец нанял нового рабочего, фамилия его Карас. Нотам не обучен, но играет так, что узнаешь среди полусотни оркестрантов. Труба у него звучит мягко, ласкает, словно женщина. Да что говорить — чешский музыкант! Так вот, Вашку — его сынишка.
— Ах, вон оно как, — кивнул Бервиц, — наконец я хоть что-то о нем узнал.
— Я видел его на Мери, мальчишка без ума от пони. И вот что я вам скажу, господин директор: этот паренек на Мери и ваша Еленка на Мисс составили бы отличное антре для Бинго, не то что эти надутые карлики. Дети верхом на пони и слон — вот это контраст! Я сыграл бы им интермеццо «Гулливер среди лилипутов» — фагот и пикколо соло; знаете, директор, это стоит бутылочки рейнского.
— Вы ее получите, Сельницкий. Вы у нас единственный человек с выдумкой. Кем бы вы уже были, если бы цирк интересовал вас чуточку больше, чем бесконечные возлияния. Я этих лилипутов терпеть не могу. Это номер для ярмарки, для балагана, но никак не для солидного цирка, Задумано было неплохо, но так — куда лучше. Сервус, Сельницкий, нужно поговорить с Гансом — пусть поскорее подготовит мальчика. Ганс!
— Ганс уже уехал, патрон, — доложил Керголец, когда Бервиц быстрым шагом прошел за кулисы. — Что-нибудь передать?
— Нет, нет, ничего, — ответил Бервиц, — я сам с ним переговорю.
Он достал из кармана карандаш, вытянул левую манжету и пометил на ней: «Елена — Вашку — Бинго; Сельницкий, иоганнисберг».
Из конюшни выходили последние лошади, покрытые теплыми попонами. Зверинец уже зиял пустотой, лишь старый Гарвей бегал взад и вперед, вороша палкой разный хлам, — не осталось ли чего ценного. Пустырь за цирком оголился — три четверти вагончиков исчезло. Теперь тут стояло десятка три лошадей, они мотали головами и нетерпеливо били копытами. Конюхи разбили их на четверки, вскочили в седла, и великолепная кавалькада тонконогих, темпераментных животных легкой рысцой двинулась в путь. Затем тронулся с места один из оставшихся фургонов и, влекомый парой лошадей, медленно поплыл вслед за кавалькадой. Лошади были впряжены и в остальные фургоны, рядом толпились кучера. Им предстояло везти сердце цирка Умберто: «единицу» — вагончик директора, «двойку» — канцелярия, «тройку» — касса и швальня, «четверку» — Гарвей с дочерью и наиболее ценный реквизит, «пятерку» — дирижер Сельницкий, клоун Гамильтон и ноты. Тут же находилась «восьмерка» Кергольца, но в ней пока никого не было. Карас стоял рядом с кучером, собираясь сесть с ним на козлы, и держал коня для Кергольца, который вместе с Гарвеем в последний раз осматривал помещение. Остальные члены их бригады уже отбыли — кто верхом, кто на повозках с животными; Вашек поехал на малютке Мери рядом с Гансом.
Наконец тронулись «единица», «двойка», «тройка» и «пятерка»; влез в свой вагончик Гарвей с двумя обнаруженными метлами и ниткой стеклянных бус в руках, и «четверка» тоже двинулась в путь-дорогу. Затем появился Керголец с бессменным цирковым сторожем. Он захлопнул ворота пристройки, запер их и вручил сторожу связку ключей.
— Счастливого пути! — напутствовал тот.
— Все в порядке! — крикнул Керголец Карасу, принимая лошадь. — Езжайте за остальными и постарайтесь всех обогнать, чтобы к утру нам быть первыми. Пока!
Конь под Кергольцем рванулся и в тот же миг пропал из виду. Карас уселся рядом с кучером. Когда лошади тронулись, он машинально перекрестился. Сердце его сжималось от тоски.
Фургон выехал на запруженные толпой гамбургские улицы, нагнал вагончик Гарвея и, переваливаясь с боку на бок, затрясся по горбатой мостовой к выезду из города, на чуть раскисшую дорогу, в густеющую тьму, в незнакомые края. Встречный ветер обдавал сыростью длинный караван людей, животных и повозок, путники медленно продвигались вперед, увозя с собой сотни надежд на успех и удачу.
— Как называется место, куда мы едем?
— Букстегуде, — отвечает Карасу кучер.
Букстегуде, Букстегуде, Букстегуде. Странное слово, похожее на заклинание. Загадочное, неведомое, как и все, что ожидает их впереди.
«Букстегуде, Букстегуде», — отбивают подковы лошадей, «Букстегуде, Букстегуде», — выстукивают по булыжнику колеса повозок. Надо всем властвует таинственное Букстегуде.
