– Тебе бы только нос кверху драть. Ты думай, как избавить Русь от хазар.
– Много ты чего придумаешь! – огрызнулся Владимир.
– Придумаю. Не твой, мой друг в неволе.
Смертельное состязание
Город Итиль готовился к великому событию: к очередному выходу кагана.
Выходы совершались четыре раза в году. Ради торжества и дабы не оскорбить взоров священного повелителя, глинобитные ограды домов подновляли, белили, убирали с обочин облезлые юрты, дорогу поливали водой.
Раннее тепло, невероятное по времени цветение изумило народ Хазарии. Многие откочевали в степь, но каган ждал прихода месяца нисана, когда ему разрешено оставить стольный город.
Шествие открывал слон – гордость кагана. Слона привели из Индии. Это был редкий, белый слон. Его налобник, сплошь усыпанный мелкими драгоценными каменьями, пламенел яро-зелено, яро-огненно, как небесная звезда. В золоченом павильончике сидели самые могучие витязи Хазарии. Их было семеро.
За слоном шествовала тысяча верблюдов. На верблюдах почетные заложники дружественных стран. Заложников, впрочем, было не много, и на верблюдах ехали телохранители и слуги кагана.
За колонной верблюдов бежали скороходы с бурдюками. Эти еще раз поливали землю.
За скороходами выступали факелоносцы. Их было девяносто девять. Они несли очистительный огонь. Потом вели белого коня кагана, в белой сбруе, под белой попоной, в жемчуге и в алмазах. Алмазами были убраны даже копыта священного скакуна.
Наконец дюжина лошадей везла золотую колесницу, устланную самыми прекрасными коврами. В колеснице, под небесно-голубым балдахином, пребывало Счастье великой Хазарии – каган Иосиф.
За колесницей кагана двигалась малая колесница, запряженная тремя лошадьми, а в ней псалмопевец.
И только через милю шло войско: десять тысяч конницы.
Все оставшиеся в Итиле люди вышли из домов, чтобы приветствовать кагана, но перед золотой колесницей падали ниц и могли подняться с земли, когда колесница скрывалась из виду.
Кантор ради шествия научил Баяна двум псалмам Асафы: «Ведом в Иудее Бог; у Израиля велико имя Его…» и «Глас мой к Богу, и я буду взывать…».
Баян пел один псалом, потом играл на псалтири и через некоторое время пел другой.
Когда шествие поравнялось с дворцом первой царствующей жены кагана, Баян вдруг услышал крик радости, голос, который он узнал бы из тысячи голосов:
– Ба-а-а-ян!
– Ма-ма! – крикнул он, озирая коленопреклоненную толпу.
Власта вскочила на ноги, но ее, спасая, перехватили, силой прижали к земле.
– «Ты – Бог, творящий чудеса!» – пел Баян ликующим голосом, и псалтирь радовалась чуду каждой струной, каждым звуком.
Шествие было долгим, в тот день слуги кагана не обедали, зато вечером – пир. Баяну пришлось много петь, на еду он только поглядывал. А потом и забыл про голод: пел песни Власты, матушки своей ненаглядной.
Пир затянулся за полночь. Пошли пляски. Съел Баян холодную перепелку, бедную птаху, попавшуюся в чьи-то хитрые силки, прикорнул в уголке, заснул.
Его разбудил седоусый витязь Догода.
– Приморился?
Баян смотрел невидящими глазами. Ему приснилось, будто идет он с матушкой через кипрей, и объяло его розовым пламенем с головы до ног.
«Се тебе от пращуров», – сказала Власта.
– Баянушка! – погладил отрока по тонкой шее добрый Догода. – Ты и не поел как следует. Поешь да спать ступай. Уж очень ты хорошо пел сегодня.
– Я матушку видел, – сказал Баян.
– Это добрый сон.
– Я наяву матушку видел. Когда мимо царицыного дворца проходили, она позвала меня. Догода! Скажи, как мне с матушкой повидаться?
– Найдем твою матушку.
– Ее зовут Власта.
– Найдем… Тут другая печаль. Как тебя из дворца вывести… Что-нибудь да придумаем.
Пока телохранители кагана искали Власту, чья она рабыня, судьба сама обо всем позаботилась.
Дивного псалмопевца пожелала послушать владычица женского дворца царица Торахан. Она была из рода Ашинов.
У кагана было двадцать пять жен, от каждого подвластного народа по одной. Наложниц не считали. Из добычи кагану выделяли его часть, и если среди рабынь оказывалась красавица, ее помещали в гарем священного правителя.
Торахан была моложе кагана всего на два года, но сохранила красоту и поражала стройностью даже совсем юных жен Иосифа. Не имея возможности править царством, она властвовала над евнухами, над женами кагана и над самим Иосифом.
Торахан прислала Баяну платье, в котором желала его слушать. Голубую салту – очень короткую, выше пояса, куртку; просторные шелковые шаровары, тоже голубые, вишневый широкий кушак, вишневые чеботы, вишневую шапку и нежно-зеленую, как весенняя дымка, шелковую рубашку. Одежду доставил евнух, у которого был наказ обучить псалмопевца древней тюркской песне.
Огромного роста, величавый на вид, евнух заговорил высоким детским голосом. Баян не сумел скрыть изумления, и евнух сказал ему:
– Меня лишили мужского достоинства в детстве, чтобы сохранить мой голос. Твой голос тоже необходимо сохранить.
Баян не очень-то понял евнуха. А тот был в восторге: слова песни и мелодию отрок запомнил с одного прослушивания, пел по-соловьи.
В царицын дворец, а это был целый город за высокими стенами, юного псалмопевца повезли после полуденного отдыха.
Торахан, пообедав жеребенком, перегрузила желудок. Ей приснилась гора, которая сошла с места, перекочевала в Белую Вежу, на ханское стойбище, и всех задавила.
Проснувшись, царица велела подать «Гадательную книгу». Первый раз выпало доброе пророчество:
Второй раз – худое:
Торахан погадала в третий раз. И сказала ей книга:
И это – очень плохо, говорят.
Царица огорчилась, приказала привести шаманку Серехан. Шаманка перечитала пророчества в «Гадательной книге», дважды выслушала рассказ о приснившейся горе, задумалась, попросила позволения приготовиться к волхвованию.
В это время привезли Баяна.
Настроение у Торахан было самое дурное. Усмехнулась зловеще:
– Подайте мне эту птичку!
И принялась скрести ногтями по кожаной рукояти древнего китайского зеркала.
Баян не ведал о царицыных печалях, он привык к тому, что все его любят.
Палата, где Торахан забавлялась и принимала гостей, подавляла убранством. Прежде всего – стеной огня. Возле этой стены лежал череп величиной с юрту. Это был древний допотопный зверь, а может, и рыба. По сторонам черепа стояли бивни, чудовищно могучие, от пола до потолка. Над черепом и по всей
