подняли на смех, а «товар» перестали замечать. Да вот глупые карахазары уловку умных не поддержали. Охотников до Золотой Косы все пребывало: гузы, персы, булгары.
Воин, продававший Золотую Косу, был в летах преклонных. Он знал: набег на вятичей – его последний большой поход, потому и просил дорого за рабыню.
Вдруг явился на торг известный боспорский торговец, иудей Фарнак. Не задумавшись ни на малое мгновение, отсчитал серебром сполна просимые воином деньги и, сделавшись хозяином товара, тотчас повысил цену вдвое.
Хорезмийские купцы-мусульмане решили купить деву в складчину, в подарок эмиру Мамуну. Пока собирали деньги, рыжий кипчак Сонкор предложил Фарнаку на треть больше, чем собирались заплатить хорезмийцы.
Наблюдавший за торгом Дукака, сотник у черных хазар, не стал искушать свое счастье, назвал тройную цену и вонзил меч перед Золотой Косой.
– Моя!
– Что шумишь? – сказал хитроумный купец Фарнак. – Давай деньги, забирай товар.
Дукака послал своего сына, и тот принес деньги, три волчьих шубы и всю дорогую посуду, какая нашлась в доме. Оказалось – мало. Над карахазаром стали смеяться алхазары. И Дукака сам пошел домой. Привел трех дочерей, юных и нежных.
– Довольно будет с тебя? – спросил Фарнака.
Фарнак подумал и вернул Дукаке одну шубу.
Продавать родных детей у черных хазар – за обычай, но чтоб разорить дом и семью ради рабыни – то было диво. Но Дукака не горевал:
– Мой дом – шатер. Жены родят девок, овцы родят ягнят, меч добудет казну.
Накинул на плечи Золотой Косы волчью шубу и увел с торжища. А конца ему не было.
На другой день пригнали полон печенеги: угров, болгар, но более всего полян, древлян, угличей, волынян…
Продавали дикарски. Хватали рабынь за груди:
– Во какие!
Раздвигали лапами влагалища:
– Кому – маленькая? Кому – большая?
Навзрыд расплакался Баян. Ведь так же вот ругались над его матушкой. Ведь над всем славянским именем ругаются.
– Догода! – шепнул Баян старому витязю. – Догода! Кто же защитит славян от волков? Сварог, где ты! Порази наших врагов! Защити землю матушки моей!
Ночью сон не шел. Баян вспомнил огромные глаза Спаса в Ольгиной церкви. Взмолился:
– Бог! Помоги славянам! Помоги Русской земле!
Голова без сна уж такая тяжелая – шея не держит, но заснуть не дает тупая, безнадежная мысль: «С какой стороны? Когда явится спаситель Русской земли?»
Синеглазка смотрела на него с укором… А потом Благомир пришел, сел в изголовье, а сказать – ничего не сказал.
Крест над Купалой
Все мирские дела князь Святослав забросил: придет Ольга – сделает лучше, чем он. Готовил войско к походу. Скликал охочих до славы людей со всех русских земель. Смотрел, чтоб воеводы всякого воина учили на совесть: копьем колоть, мечом рубить, щитом закрываться. Чтоб не хуже гридней знали все хитрости и уловки. В делах забыл дни считать. Грянул на него праздник Купалы – самой короткой ночи, самого долгого дня – нежданной радостью.
В великокняжеском звании Святослав встречал купальские тайности впервые. Подумал-подумал и еще затемно в платье простолюдина закатился на днепровские берега, Купалу славить.
В Купалу имен не спрашивают.
Мужики и бабы по лесам аукаются, купальские веники ломают: ветку из смородины – для духмяности, из калины, из рябины – чтоб был разлапистый, липовая с листами ласковыми, прилипчивыми, ивовая – чтоб ожгло так ожгло, дубовая – тяжелая – пар нагонять.
Незамужние девы с утра, по холодку, искали в лугах да в рощах двенадцать заветных трав, чтоб навеяли ночью честный сон про суженого-ряженого.
Девчатки да ребятки – поросль быстроногая – в горелки носились, как стрижи, кричали, верещали тоже по-стрижиному:
Гори-гори ясно, чтобы не погасло!
Держал свой путь Святослав в вишневый ложок и не ошибся. Травы здесь росли колкие, зеленым- зелены – баловни утренних рос. Раздвинул Святослав тяжелые от ягод ветки, а на траве-мураве не белая лебедь, на жемчужной на росе – не белорыбица да и не русалка. Какая русалка, когда вместо хвоста – ножки белые, пятки розовые. Девица по травке покатывалась, отрясала на высокую грудь жемчуга с пахучего донника.
Знал Святослав, чего искал в вишневом логу, а дух все равно захватило. Дух-то и у девицы ягоды на груди вспупырил. Застонала от ужаса, от стыда, от потаенного ожидания.
Ой, роса купальская, пьяная, жгучая! Кропил Купала двоих как единое, осыпал жемчугами-алмазами, и был тот грех – не в грех, Купале дань.
Расставаясь, умылись росой, брызнули друг другу в глаза и разошлись. Святослав поспешил в лес бродить по папоротникам.
Подстеречь расцветший цветок ходил он раз в жизни, перед тем как Ярополку родиться. Просидел ночь напролет – не зацвел папоротник. Сказка есть сказка, но любил Святослав это дивное растение. А еще любил на мхах лежать, на небо глядеть.
Забрел он на ловище к охотнику. Охотник князя узнал, попотчевал бобровым хвостом.
– Нежити, что ли, боишься? – спросил Святослав, удивляясь обилию крапивы и колючего шиповника и у дверей, и на окнах, на крыльце, на трубе.
– Как не бояться? Купала.
– Купала, – согласился князь, зевая. – Где бы мне поспать, чтоб ни ведьмы, ни мухи не тревожили.
– Хочешь, на сеновал ступай, хочешь, в баню.
Святослав пошел на сеновал и так заспался, что охотник его поднял:
– Солнце садится: нехорошо спать на закате.
Напился Святослав квасу на дорожку, принял липовый посошок.
– Впереди себя палку ставь, – посоветовал лесной человек. – На Купалу у медянок глаза открываются. Весь год смирнее да безобиднее нет, чем медянка, а на Купалу жалят до смерти.
Обменялся князь с охотником шапками и пошел через лес к Днепру, где уже были изготовлены купальские костры. Медянок не встретилось, ни ведьм, ни русалок.
Веселая тропинка вывела к ниве, уже и Днепр был виден, но пришлось отступить в лес. Хозяин катался по краю своего поля, задабривая Купалу и духов земли, мял малую пшеницу, чтоб не помяло большую.
Святослав хотел уж было выйти из укрытия, но вдруг увидел скачущих через хлеба двух всадников. Крестьянина схватили, погнали, осыпая плетьми, к странному шествию.
Чтобы лучше видеть, князь забрался на дерево. Сотни две христиан, сотня варягов. Кресты, деревянная, раскрашенная статуя Богородицы, повозка с Распятием. В повозке – епископ Адальберт! К нему-то и притащили крестьянина. Суд епископа был коротким: бедного язычника подняли на помост, устроенный на другой повозке, привязали к столбу. Стегали розгами.
«Вон как они к Христу приучают!» Святослав быстро спустился на землю.
…До княжеского двора – далеко. Постоял, подумал и пошел, обходя христианских ревнителей, к Днепру.
Появлению Адальберта на поле не удивился. Епископ родом чех, чешское имя его Войтех, знает обычаи.
Заря раскалила тучи как угли. Огонь клубился по краю неба, и навстречу этому небесному огню тянулись белыми высокими языками купальские костры. В огонь клали не что попадя, а такое дерево, такие травы, чтоб горели не чадя, светлыми пламенами.
