Первый на зов явился ильк Юнус, шурин боярина Блуда. Привел десять тысяч конницы. У каждого конника запасная лошадь. Войско обошло Киев стороной и переправилось через Днепр кормить коней перед дальней дорогой. Сам Юнус приехал с женой в Киев и остановился в доме шурина боярина Блуда.
Святослав задал пиры. Юнус походу радовался, но у него были сомнения:
– У буртасов добычу возьмем богатую. Одену ябгу и его жен в шубы из черных лис! Но пустят ли нас хазары через свою страну? Хазары с буртасами в дружбе…
– Мы пойдем не реками, на стругах, а через земли вятичей, – открыл Святослав кровному другу свой тайный замысел. – Буртасы и хазары нас будут на Волге ждать, а мы придем из леса.
Через неделю после Юнуса пришел Куря с печенегами, привел пять тысяч ханской конницы и тысячу своей. Пригнал для Святослава тридцать тысяч коней.
Печенегов отправили на Ирпень, на привольные заливные луга.
А Ольги все не было.
– Ярополка бы оставил вместо себя, так и его увезла! – жаловался Святослав Свенельду. – Разве что поручить Киев Олегу?
Свенельд улыбался и молчал, но у Святослава за словом – дело. Тотчас поднялся и пошел поглядеть, чем Олег занят.
Княжич был на дворе с богатырем Чудиной. Посреди двора Чудина врыл столб, и Олег, наскакивая, крича, как воробей, рубил этот столб боевым топором. Шея тоненькая, ручки тоненькие, но жилистый. Топорик от столба не отскакивает, кромсает.
«Со Свенельдом оставить, так и Олег сгодился бы, – думал Святослав. – Но Ярополка нельзя обойти. Случись что – распри не миновать. Да и Свенельд на войне нужнее…»
– Дай-ка мне топорик! – попросил Святослав у Олега.
Княжич подбежал к отцу, глаза блестят, на верхней губе пот.
До столба шагов двадцать.
– Смотри! – топорик вонзился в столб на высоте человеческой головы. – Чудина, дай твой!
Богатырь подал князю свой топор.
– Тяжелехонек! Попробую.
Размахнулся со всего плеча. Топор вошел в дерево глубоко, точно над топориком Олега.
– Еще есть топоры?
Третий впился в столб над топором Чудины! Четвертый, пятый – и все в линию.
– Вот как научишься топоры метать, в поход возьму, – пообещал Святослав Олегу.
И услышал, как Чудина сказал гридням:
– Вам бы тоже поучиться у князя топоры метать. Ярила! Второй Ярила!
Святослав не подал вида, что слышит богатыря. Ярилой[51] его звали дворцовые гридни. За глаза.
Княгиня Ольга родила Святослава, когда князю Игорю было под семьдесят. Вот и говаривали: зачала Ольга Святослава в Ярилину неделю. Ярила похлеще Купалы. Недаром поют:
Ярила сын Сварога, но был во времена князя Игоря гридень, богатырь Ярила.
Не судил Святослав ни матушку свою: мать – судьба, ни гридней за пустомельство. Ярила – прозвище не обидное. Жар в крови – дело не худое, в голову бы не бросался. Князю голова нужна холодная.
…Землю ласкали ветры-тиховеи, когда княгиня Ольга пришла в Киев с обоими внуками, с Ярополком и Владимиром, с Малушей, с Добрыней.
С матерью разговор у Святослава был не простой, долгий.
– Мне – ходить во чисто поле, – сказал великий князь великой княгине, – а тебе – сидеть в Киеве, казну собирать для внуков. Ты мир блюди, а мне оставь войну.
– Почему ты идешь на буртасов?
– Да потому, что, когда отец был молод, буртасы половину войска его избили, а он не отомстил за русскую кровь, и ты не отомстила.
– Неужели тебе не страшны хазары?
– Побью буртасов, побью булгар, тогда можно в Итиль за белужьим клеем наведаться, в Семендер за сладким хазарским изюмом.
Ольга перекрестилась.
– Храни тебя Господь! Я много бы тебе сказала, но ты уже все решил… сам.
– Сам! – глаза у Святослава были жестокие.
– Я помолюсь о тебе.
– Я сам о себе помолюсь. Перуну.
Ольга снова перекрестилась.
– Святослав! Багрянородные василевсы потому и правят половиной мира, что их благословляет единый, истинный Господь Бог. Умоляю тебя, крестись!
Святослав покачал головой:
– Матушка, я – воин. Я – ровня каждому из моих дружинников. Не хочу, чтобы они смеялись надо мной. Мой бог – меч.
– А где епископ Адальберт? Куда ты его девал?
– Что же ты его с собой не взяла? На Купалу людей сек розгами, да он и с твоими христианами не ужился. Мне говорили: крестил не так. У вас-то окунают в воду, а он – обливал… Народ прогнал Адальберта. За Владимира тебе кланяюсь. Хоть братьев будет знать.
И пошел от матери князь Святослав со всею дружиной к идолу Перуну – серебряная голова, золотые усы.
Резали петухов, кропили кровью мечи, закаляли в священном огне.
Утром, без проводов, без шума, дружина князя Святослава и все его войско переправились через Днепр.
В Киеве с Ольгой, с княжичами остался воевода Претич.
В церквах молились о воинстве: о язычниках, о сыновьях.
Карачаровский сидень
Посреди земли, у небес посредине, над Окой-рекой, на высоком месте, на раменье[52], стоит, соломой шуршит именитое село Карачарово.
С той горы, с той вотчины простосердечного племени муромы на погляд в одну только сторону полжизни мало, а иного чего небывалого, невиданного за Карачаровом исстари не водится.
Над светлынью Оки-реки, на зеленом бережку, на муравушке горевал свое горе, свеся ноги бесчувственные, печальник Илья.
Было Илье тридцать лет и три года. Рос он в младенчестве не по дням – по часам, а как пришло время на ножки встать, так ведь и встал, а ножки и подломись, не удержали дородного дитятю. Вот и сидел сиднем с младенческой поры, не ведая, как осушить материнские слезы, как развеять батюшкину кручину, а про свое горемычество уж и полдумы-то не думал.
Сидит Илья, дню Божьему радуется, и сам никому не помеха. Вокруг воробьи в мураве пасутся, пчелки мельтешат, а бабочки-то и на голову сядут, и на усы.
Набежит на солнышко тучка – ветер прохладой обдует, солнце выглянет – тоже благодать, тепло парное, Духмяное. Сосновый бор смолой дышит, река – кувшинками, пескарями.
Ковыряет Илья шильцем туесок, узор ведет по краю, а сам вдаль глядит. Уж так на краю-то синё, что и твердь как зыбь, как текучая вода, как воздух переменчивый.
Батюшка сказывал: принес-де Илью дитятей на бережок, а Илья от заречья во весь день глаз не отвел. Все Ручкою показывал на черту зубчатую, где муромские леса с небом сошлись.
Ох, погляды, погляды, услада неверная!
Шли тут из леса ребята малые. Увидели Илью на бережку, подбежали, отсыпали ему по горсточке, по другой черники да малины, а соседка, подросточек, Купавушка, принесла Илье одолень-цветок. Говорит,
